Красавицы не умирают

Вейерштрасс решился на шаг, который для любого другого, не такого авторитетного, как он, ученого окончил­ся бы неудачей: в Геттингенский университет полетело письмо профессора с просьбой присудить Ковалевской ученую степень без защиты, заочно.

За эти годы профессор изучил характер своей учени­цы. Она была нервна до болезненности. Ни здоровьем, ни выносливостью природа ее не наградила. Как скажется на ней выступление перед чужой и, возможно, не слишком доброжелательной аудиторией?

Поразительно, какая предупредительность и забота сквозят в строчках Вейерштрасса. «Она застенчива, не может свободно говорить с чужими, — писал он о Софье геттингенским коллегам. — При ее молодости и нежном сложении возбуждение от экзамена может вредно отра­зиться на ней. Факультет должен согласиться, что сту­дент, самостоятельно занимающийся исследованиями по­добно тем, что выполнила Ковалевская, представляет со­бой нечто необычное».

Ходатайство профессора Вейерштрасса возымело дей­ствие: Ковалевская получила научную степень доктора фи­лософии и математических наук. Впереди была родина, куда она возвращалась победительницей. И, как это всег­да бывает после нелегкой полосы в жизни, ей казалось, что все тревоги и сомнения остались позади.

Софья, конечно, повзрослела и была теперь готова иначе взглянуть на свои отношения с Владимиром. Их, даже вопреки собственным желаниям, все-таки соединили какие-то тайные нити. Сейчас она стала дорожить ими. Кроме того, профессиональный успех «старшего брата» не мог оставить ее равнодушной. Ковалевский действительно потряс научный мир. Вчера еще неизвестный любитель-естественник всего за два-три года создал несколько фун­даментальных работ, послуживших основой сравнительной палеонтологии. Позже их назовут классическими, а масти­тые ученые-палеонтологи всего мира признают Владимира Ковалевского своим гениальным учителем.

В Россию Ковалевские вернулись вместе...

* * *

Те, кто пять лет не видел Софью, ожидали встречи с неким синим чулком, дамой науки, которая во сне и наяву бредит формулами. Ковалевская же, казалось, напрочь забыла свою математику и успехи на этом поприще. Она с удовольстви­ем дала себя закрутить вихрю развлечений. Ее видели в те­атрах, на литературных вечерах, на молодежных пирушках, шумевших до рассвета. Оживленная, с блестящими глазами и улыбкой, не покидавшей лица, Ковалевская по-прежнему притягивала восхищенные взоры. Неужели эта хохотушка, танцевавшая до упаду на дружеских сходках, действительно подданная сухой и строгой науки? «Ах, какие же вы наив­ные, господа, — смеялась Софья. — Лишь с фантазером и мечтателем водит знакомство ее величество математика».

И говорила, говорила, говорила... Родная речь звучала музыкой. «Простите, друзья, там, в неметчине, я молчала долгие пять лет. Как же мучительно жить без долгих на­ших разговоров за чаем пусть и ни о чем, о пустяках-мелочах, но долгих, задушевных». Та петербургская осень, осень возвращения, когда нудные холодные дожди вымы­вали из города последнее золото парков, казалась Софье раем.

Милые, родные лица — она видела их в Палибино, где вся семья после нескольких лет разлуки собралась за большим обеденным столом. Отец, мать, Анюта с мужем, французом Виктором Жакларом.

...В этот мирный час можно было безбоязненно вспо­минать встречу сестер в осажденном версальцами Париже. Члену правительства Коммуны Жаклару и его жене, кото­рая рядом с ним сражалась на баррикадах, грозила смер­тельная опасность. Ковалевские, рискуя всем, приложили невероятные усилия, чтобы спасти Анну от ареста, а Вик­тору помочь бежать из тюрьмы.

И вот они вместе. Генерал Круковский, словно пред­чувствуя свою скорую смерть, с любовью и нежностью смотрел на дочерей. Он давно по-родительски все простил им и лишь желал, чтобы жертвы, принесенные его девоч­ками новой, непонятной ему жизни, не оказались напрас­ными. Он смутно подозревал затаенную опасность для женского существа на выбранном ими пути. И страстно хотел ошибиться...

Палибинские письма Софьи мужу, иногда даже в стихах, говорят о том, что точки над «и» были поставлены. У них семья — обыкновенная, земная. А посему Ковалев­ская, дипломированный доктор философии и математических наук, знакомится с терниями супружеской жизни, выпадающими всем женам на свете.

Она писала мужу шутливые письма, а на горизонте их жизни уже начали сгущаться тучи. Неприятности имеют скверную особенность являться одна за другой, не давая передышки. Сначала супругам пришлось пережить отказ университетского начальства принять их на преподава­тельскую работу. Женщина на университетской кафедре? Об этом не могло быть и речи. Ковалевскому же припом­нили его активное участие в революционном движении. Итак, супруги оказались в изоляции от любимого дела. И с большой горечью рука Софьи Васильевны позже выве­дет: «За все время в России я не сделала ни одной само­стоятельной работы».

Кроме того, оказалось, что супругам попросту не на что жить. Приданое Ковалевской буквально просочилось меж пальцев. Обоих отличала крайняя непрактичность. Каким-то невероятным образом они находили дорогие, но плохие квартиры, питались дурно, к ним липли всякого рода ловкачи.

Как пишут люди, хорошо знавшие быт супругов, одно время они даже попались в руки шайки воров, которая си­стематически их грабила через горничную. Гениальный ма­тематик и плохая хозяйка, Ковалевская полушутя призна­валась, что не смогла бы преподавать детям арифметику в школе, будучи неспособной справиться с домашними сче­тами.

Владимир Онуфриевич, вынужденный покуда расстать­ся с мыслью о научной работе, искал источники дохода. Возобновленная издательская деятельность Ковалевским приносила одни убытки. Последние остатки приданого Софьи Васильевны «съела» газета, в издание которой она включилась.

Казалось бы, супруги должны были правильно оценить свои предпринимательские способности, но нет же! Кова­левская откровенно пишет: «В то время все русское обще­ство было охвачено духом наживы и разных коммерческих предприятий. Это течение захватило и моего мужа и от­части, должна покаяться в своих грехах, и меня самое».

Супруги занялись возведением в Петербурге много­этажных домов, бань, оранжерей. Строительный бум обе­щал скорые и большие деньги. Софья же Васильевна понимала: без них, в постоянных хлопотах о хлебе насущном нечего и думать о возврате к научным занятиям. И она не только не остерегла мужа, но, пожалуй, подталкивала его к все большему расширению предпринимательской дея­тельности. Если бы она знала, чем это кончится!

Поманив большим кушем и даже принеся некий пер­вый успех, дело начинало потихоньку разваливаться. Кре­диторы, поставщики, долговые обязательства, беззастенчи­вое надувательство — Владимир Онуфриевич пробовал, но не мог с этим справиться. Он понял, что попал в кап­кан, но, легко терявший голову, не знал, как из него вы­браться. И Софья Васильевна начала понимать, что строи­тельная лихорадка приведет к краху. Однажды она увиде­ла странный, очень испугавший ее сон. Он приснился как раз перед закладкой нового большого здания. Как будто бы большая толпа народа, обступившая строительную площадку, вдруг рассеялась. Софья Васильевна увидела своего мужа. К нему на плечо вспрыгнуло сатанинское существо и пригибало его к земле.

Теперь ее, от природы очень суеверную, дурные пред­чувствия уже не отпускали. Она жила в постоянном стра­хе. Беременность лишь его усугубила, протекала тяжело, изматывающе, бесконечно. Счастливое, как тому положено быть, ожидание превратилось в пытку. И вот родилась девочка, названная в честь мамы, Софьей. После родов Ковалевская долго и тяжело болела. Ослабленная, му­чимая тревогами, она в конце концов стала уговаривать мужа покончить с сомнительными занятиями.