Люди не ангелы

Ганна перевела взгляд на Павла. О чем он думает, низко склонив голову над книгой? Прячет налившиеся слезой глаза?..

Нет, Павлик о своем думает. Песня как бы отгородила его от всех, и он, не вникая в нее, погрузился в мечтательное забытье.

Осенью приезжал в отпуск сын Андрона Ярчука - Гришка. Закончил Григорий авиационное училище и стал летчиком-истребителем... Павлик видит, как идет Григорий по кохановской улице: в скрипучих, горящих черным огнем хромовых сапогах, в суконном синем костюме - галифе и френче, на голубых петлицах френча сверкают красной эмалью по два квадратика... Лейтенант!.. Слово-то какое... Не наше... Лейтенант... А вокруг трещат плетни, скрипят калитки, хлопают двери - люди спешат поглядеть на Андронова Гришку, который всем уважительно говорит "день добрый" и прикладывает правую руку к фуражке с золотым крабом над блестящим козырьком. Некоторые девчата даже стекла повылавливали лбами в окнах, так глазели на Гришку!

Гриша Ярчук теперь служит на Дальнем Востоке. Летает... Шутка ли: где-то высоко в небе летает Гришка из Кохановки! И фамилия у него Ярчук, как у Павла...

Нет, это не Гриша, это Павел Ярчук сидит за штурвалом стальной птицы. Это у него замирает сердце в упоительном восторге. Каждая клетка тела вопит от дикой радости: Павел ощущает стремительность полета, ощущает покорность машины...

Вот он видит далеко внизу Кохановку в серебряной подкове - излучине Бужанки, узнает знакомые улицы. Вон в садку родная хата, а возле хаты стоит Настька и машет рукой в небо. Павел кладет самолет на крыло и начинает кружить над Кохановкой... Все больше и больше людей высыпает на улицы... Нет, Павел не один в самолете: у него есть помощник - второй пилот. Ему и передает управление, а сам выбирается на крыло машины. Струи воздуха упруго толкают его в грудь, стараясь смахнуть Э крыла, а он все стоит - ждет, пока самолет окажется над площадью у сельсовета. Еще мгновение, и Павел летит вниз, рвет на груди кольцо парашюта и приземляется в центре площади. К нему бегут люди, но никто не узнает его в летном комбинезоне, в шлеме с очками. Он неторопливо снимает шлем, деловито здоровается. Все ахают от изумления. Настька смотрит на него радостными глазами; рядом с ней стоит позеленевший от зависти Серега. Настька кидается к Павлу, берет его за руку и ведет домой. А с подворья спешит навстречу отец...

Мысль об отце возвратила Павла из сказки в знакомую хату. В сознание ворвались баюкавшие тишину грустные слова песни:

Та налетiли гуси

З далекого краю,

Замутили воду

В тихому Дунаю...

...Плохо спалось в эту ночь Павлу. Все думал о том, что не будет у него счастья в жизни, если не станет он летчиком. Весна не за горами, последняя его школярская весна. Семь классов за спиной - с таким образованием уже принимают в авиационные училища. Одна беда - возраст не позволяет: не хватает одного года, даже меньше чем года. Недавно ему исполнилось шестнадцать, а надо, чтобы к моменту поступления в училище было семнадцать.

Вся надежда на Степана Григоренко. Он же все-таки приходится Павлу двоюродным братом. Неужели не выдаст из сельсовета справку, что ему уже семнадцать?.. Выдаст! Ведь ростом Павел обогнал своих сверстников.

Долго еще не давали Павлу уснуть тревожные мысли и радостные надежды на то, что посчастливится ему вырваться из села в мир своей мечты, в мир далекий и загадочный, ничем не похожий на селянский, с его однообразием, с повторением каждый год одних и тех же тревог, забот, связанных с землей, с хлебом и со многим другим, из чего складывается крестьянское бытие.

А в замерзшие окна стучал шалый ветер. Павел поежился, вспомнив, что ему надо подниматься еще затемно и идти вместе с Настькой через завьюженный, в кружевном инее, лес и через утопающее в снежной мгле поле за пять километров от села - на сахарный завод, где находилась их школа.

29

В одно весеннее утро, когда Павел собирался в школу, Югина позвала его во двор и, оглянувшись по сторонам, тихо сказала:

- Пора, Павел, выживать твою мачеху и Настю из нашей хаты.

- Зачем? - Павел смотрел на сестру с удивлением и скрытой враждебностью.

- Да ты что, маленький? Не видишь, что двум хозяйкам в одном доме и на одном огороде тесно? У них есть своя хата, нехай уходят.

Павел не знал, что ответить на такие слова Югины, и, раздумывая, сосредоточенно смотрел себе под ноги.

- Чего же молчишь? Настьки тебе жалко? Дуралей! Нужна она тебе, как корове зеркало!

- Ничего мне не жалко, - хмуро ответил Павел. - У нас с ней учебники общие... А потом, что тато скажут, когда вернутся домой?

- Тато же мне ясно написали: перебирайся в Кохановку, пусть Павел будет при тебе, а Ганна - как хочет...

- А она не хочет.

- Захочет! Ты только помоги мне. - И веселые глаза Югины лукаво подмигнули.

- В чем помочь?

- Когда Ганна будет спать - тихонько отрежь у нее ножницами кончик косы. Самую малость!..

Павлу показалось, что сестра шутит.

- Для чего?

- Это уж мое дело, - загадочно ответила Югина, и на ее сдобном лице опять мелькнула улыбка.

- Нет, ты скажи!

- Ну... Я советовалась с бабкой Сазонихой. Она поколдует над той косой, и Ганна сама уйдет со двора.

- Да брешет Сазониха! Это же глупости!

- Ну и пусть брешет! Вон осенью у Харитины-лунатички бешеная собака порвала корову, так бабка "побрехала" и вылечила.

- То совсем другое дело, - ответил Павел.

Он был свидетелем, как старая Сазониха врачевала Харитинину корову. Вначале поила ее варевом из царь-зелья, а со временем, когда у коровы появились под языком "щенята" - белые пузырьки, бабка повыдавливала из них несозревших червяков, от которых, как она объяснила, скотина потом и бесится, если проглотит их созревших и проклюнувшихся из пузырьков.

- Да еще и неизвестно, была ли та собака бешеная, - с сомнением заключил Павел.

Заскрипела сенная дверь, и на подворье выскочила уже собравшаяся в школу Настя.

- Павло, ты чего копаешься? - спросила она, держа в одной руке связанные шпагатом книжки и тетради, а второй поправляя на голове платок. Догадавшись, что Павел о чем-то шептался с Югиной, Настя пристально посмотрела на него, досадливо надломив тоненькие черные брови. Потом горделиво зашагала к воротам, за которыми уже топтался, дожидаясь Настю и Павла, долговязый Серега.

Павел кинулся в хату и через минуту уже догонял Серегу и Настю.

- Так не забудь, что я тебе велела! - властно крикнула ему вслед Югина.

Из хаты вышла Ганна. Глядя через ворота на удаляющихся школяров, она неприветливо спросила у Югины:

- Курам давать есть или сама дашь?

- Обойдусь сама, - холодно ответила Югина и направилась через подворье к базу.

Нелады в хате Ярчуков начались давно. Возьмется Югина постирать белье Павла, а Ганна сразу: "Почему ты? Я все-таки мать ему!" Или придут к Насте подружки, садятся в большой горнице за стол и делают уроки, а Югина на кухне выговаривает Ганне: "Своих детей полна хата, а тут еще чужие..."

Не раз приходилось Игнату, мужу Югины, громким басом прикрикивать на женщин:

- А ну, замолкните! Нашли из-за чего цвиринькать!

Игнат - черноусый, краснолицый мужчина со смоляными глазами. Высокий и широкоплечий, с пудовыми кулачищами, он славился в селе своей неторопливостью, бычиной силой и умением при случае в один присест выпить ведро горилки и закусить если не целым поросенком, то сотней соленых огурцов. Отправляясь по каким-нибудь делам далеко от села, Игнат забрасывал себе на спину мешок, в который предварительно насыпал пуд земли, а в руку брал железный лом. "Не могу налегке прогуливаться, виновато оправдывался он, если его за такое чудачество поддевали шуткой. Размашистей шаг с грузом". И забавлялся ломом, как тросточкой.

Когда ранней весной сахарный завод останавливался, Игнат начинал ходить на работу в колхоз и успевал за весну и лето выработать трудодней не меньше, чем иной за целый год.