Софья Васильевна Ковалевская

Впрочем, о других кандидатах с Вейерштрассом трудно говорить: он никогда не бывает в достаточном контакте с учениками. У него слабость — окружать себя посредственностями. «Он бывает вынужден к этому обстоятельствами и Кронекером» [МЛ 28].

Один из возможных кандидатов — молодой немецкий математик Шеринг, который обладает хорошими личными качествами, к тому же он немного знает шведский язык и находится в родстве с профессором Мальмстеном. Софья Васильевна должна попросить Энестрёма доставить ей работы Шёрцнга, чтобы она могла их посмотреть. Миттаг- Леффлер наводит справки и об итальянских математиках: хорошее мнение он слышал о Маджи, зяте Казорати, Пусть Энестрём даст ей для просмотра статьи Маджи. Миттаг-Леффлер мог бы написать Бетти и Бельтрами. Механика в Италии занимает большое место, а преподавание оплачивается слабо; с другой стороны, профессоров там не хватает, так что трудно надеяться на кандидата из Италии,

125

В Берне Миттаг-Леффлер был всего несколько часов, но успел повидаться с математиками Шлефли и Штерном. Особенно интересной была беседа со Шлефли, это безусловно выдающийся человек.

Миттаг-Леффлер советуется с Ковалевской относительно некоторых возможных кандидатов на кафедру механики, в том числе о Карле Рунге. В то же время не забывает дать ей «дипломатические» советы, как вести себя, когда она поедет в отпуск, в соответствии с обычаями Стокгольма: ей нужно послать свои визитные карточки коллегам и их женам, а также другим знакомым, которые ее приглашали к себе. Некоторым лицам нужно сделать личные визиты, в том числе Густаву Уггласу (политический и государственный деятель, в ведении которого находилась Высшая школа).

Когда выяснилось, что Правление Высшей школы не возражает против того, чтобы Ковалевская взяла на себя чтение лекций по механике, Миттаг-Леффлер пишет ей: «Ясно, что Вы сможете сохранить за собой механику, пока Вы сами захотите, и я считаю, что Вам следует сохранить ее до тех пор, пока Вы не воспитаете действительно хорошего заместителя. А на это потребуется больше, чем один, два или даже три года... Для Вас важнее, приятнее и почетнее самой воспитать механика, который бы стал Вашим преемником» [МЛ 30].

Гёста Миттаг-Леффлер озабочен выбором того курса, который она будет читать — это очень серьезный вопрос. Ведь Хольмгрен был исключительно хорошим лектором. В Упсале профессор теоретической механики Лундквист также читает очень хорошо и прекрасно знает новые исследования, Чтобы предупредить неблагоприятные сравнения, надо читать по другим темам и применять более интересный математический аппарат. Поэтому нужно узнать, что читали Хольмгрен и Лундквист. Для этого следует послать к Линдхагену прислугу и попросить его одолжить на 1—2 дня дневники лекций Хольмгрена. А Бенди- ксон может достать лекции Лундквиста в Упсале [МЛ 30].

Ковалевская в ответных письмах сообщает Миттаг- Леффлеру о том, что происходит в Высшей школе, и о новостях, которые она узнает от других. Так, к ней приходил Энестрём, который перед тем побывал в Берлине. Он рассказал, что Кронекер отнесся с большой критикой к теории функций действительного переменного и очень жестко говорил о Канторе. По-видимому, Кронекер огор¬

чен, что его не пригласили членом жюри в вопросе о премиях Оскара И. В Берлине Энестрём услышал рассказ о том, как Кантор читал лекции о философии Лейбница. Сначала у него было 25 слушателей, потом число их уменьшилось до трех, двух, наконец до одного. Но и этот последний из могикан извинился, говоря, что очень занят, и удалился. К радости своей жены, Кантор обещал ей никогда больше не читать лекций по философии.

В письме от 24 мая 1885 г. Миттаг-Леффлер сообщает Софье Васильевне свои планы на будущее: «Дорогая г-жа Ковалевская, со временем мы сделаем Стокгольм главным местом для изучения математических наук, если только нам удастся еще несколько лет прожить, сохраняя хоть относительное здоровье, и если только Вы не падете духом на полпути» [МЛ 30].

Когда Софье Васильевне предложили с осени замещать заболевшего Хольмгрена, то пока условились молчать, чтобы это не дошло до больного и не встревожило его. Решение о поручении курса механики Ковалевской не прошло без борьбы, и она пишет (в начале июня 1885 г. из России) : «Я чрезвычайно довольна, что дело уладилось, и теперь приложу все свои усилия к тому, чтобы подготовить мой курс лекций насколько возможно лучше» [СК 43]. Она говорит, что будет очень рада, если Хольмгрен поправится, и не будет жалеть о напрасно потраченном времени на подготовку лекций.

Вот еще одна выдержка из этого письма (она уже существует в литературе, но в неточном переводе), характеризующая остроумие Ковалевской. Миттаг-Леффлер сделал ей упрек в том, что она легко теряет мужество и начинает жаловаться; Софья Васильевна отвечает ему так: «Когда шведка устала или в плохом настроении, она дуется и молчит. Поэтому дурное настроение входит внутрь организма и становится хронической болезнью. Русская, напротив, жалуется и стонет настолько сильно, что это производит на нее в моральном отношении такое же действие, как липовый чай при простуде — в физическом отношении. Кроме того, я должна сказать Вам, что я лично жалуюсь и начинаю стонать только при небольшой боли. При очень сильном страдании я также молчу, и тогда никто не может заметить, что я нахожусь в отчаянии» [СК 43].

В связи с полученным Ковалевской предложением читать курс механики она написала Г, Ханземану, что она

127

теперь «профессор в квадрате» [64, с. 292]. Летом Хольм- грен умер, и осенью возник вопрос не о временном его замещении, а о постоянном чтении курса механики. Тогда начались большие разногласия среди профессоров; на постоянное место Ковалевскую не хотели принимать. Она пишет 3 сентября 1885 г.: «Линдхаген задал профессорам вопрос, полагают ли они, что нам нужна кафедра механики? Рубенсон и Петерсон заявили, что, по их мнению, механика не имеет большого значения» [СК 47].

Один профессор сказал Ковалевской, что место Хольм- грена в Политехнической школе «уже окончательно занято кем-то, чьего имени он не знает, но кто имеет репутацию полного ничтожества» [СК 47]. Ковалевская пишет: «Я боюсь, как бы не вообразили, что я очень заинтересована в этом вопросе, и, если бы только нам удалось найти кандидата по нашему вкусу, было бы, пожалуй, наиболее разумным немедленно выставить его кандидатуру» [СК 47].

Отметим еще один эпизод, о котором идет речь в переписке Софьи Васильевны с Миттаг-Леффлером. Тем же летом 1885 г. он написал Ковалевской, что освободилась вакансия академика в Шведской академии наук и он хочет выдвинуть кандидатуру Софьи Васильевны. На это она отвечает (25 июня 1885 г. из России): «Видение красивого мундира академика постоянно проходит теперь перед моими глазами, и Вы можете не сомневаться, что я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы помочь Вам достать его мне». Затем добавляет: «Я шучу, милый друг, но Вы не можете себе представить, насколько я тронута каждым новым доказательством ннтереса и дружбы, которые я получаю от Вас. Вы знаете, что я, в сущности, довольно равнодушна к почестям и к внешним знакам уважения, которые приходятся на мою долю. Но я тем более чувствительна ко всем доказательствам внимания со стороны моих друзей» [СК 37].

На этот проект Миттаг-Леффлера она смотрит лишь как на знак внимания с его стороны и в письме от 15 июля 1885 г. говорит: «Чем больше я думаю о вакантном месте в Академии, тем более прихожу к выводу, что Вам не следует прилагать слишком много стараний, и даже совсем не следует прилагать их, чтобы доставить мне его... Подумайте только, еще не прошло года, как я назначена профессором; этой зимой мне, вероятно, придется занять места двух профессоров.,, Если ко всему этому добавить еще мои

128

выборы в Академию, то я боюсь, что это испортит много крови в Швеции и вызовет к нам много зависти и недоброжелательства. Стриндберг уже говорил, что мне покровительствуют потому, что я женщина. Пока разумные люди еще не верят этому, но будет очень неприятно, если и другие лица начнут повторять то же самое, и я очень опасаюсь, что если мы восторжествуем теперь, то эта история очень дорого нам обойдется в будущем» [СК 44].