Мои воспоминания

   Мама стояла с Тургеневым, а мы, дети, невдалеке от них развели костер.

   Папа стрелял несколько раз и убил двух вальдшнепов, а Ивану Сергеевичу не везло, и он все время завидовал счастью отца.

   Наконец, когда стало уже темнеть, на Тургенева налетел вальдшнеп, и он выстрелил.

   -- Убили? -- крикнул отец с своего места,

   -- Камнем упал, пришлите собаку поднять, -- ответил Иван Сергеевич.

   Папа послал нас с собакой, Тургенев указал нам, где искать вальдшнепа, но как мы ни искали, как ни искала собака -- вальдшнепа не было.

   Наконец подошел Тургенев, пришел папа -- вальдшнепа нет.

   -- Может быть, подранили, мог убежать, -- говорил папа, удивляясь, -- не может быть, чтобы собака не нашла, она не может не найти убитую птицу.

   -- Да нет же, Лев Николаевич, я видел ясно, говорю вам, камнем упал, не раненый, а убитый наповал, я знаю разницу.

   -- Но почему же собака его не находит? -- не может быть, -- что-нибудь не то.

   -- Не знаю, но только скажу вам, что я не лгу, камнем упал, -- настаивал Тургенев.

   Так вальдшнепа и не нашли, и остался какой-то неприятный осадок, как будто кто-то из двух не совсем прав. Или Тургенев, говоря, что он убил вальдшнепа наповал, или папа, утверждая, что собака не может не найти убитой птицы.

   И это случилось как раз тогда, когда обоим так хотелось избежать всяких недоразумений.

   Ведь для этого они даже избегали серьезных разговоров и проводили время только в приятных развлечениях...

   Вечером, прощаясь с нами, папа тихонько шепнул нам, чтобы мы утром пораньше пошли опять на это место и поискали бы хорошенько.

   И что же оказалось?

   Вальдшнеп, падая, застрял в развилине, на самой макушке осины, и мы насилу его оттуда вышибли.

   Когда мы торжественно принесли его домой, это было целое событие, которому папа и Тургенев радовались еще гораздо больше, чем мы.

   Оба они оказались правы, и все кончилось к обоюдному удовольствию.

   Иван Сергеевич ночевал внизу, в кабинете отца.

   Когда все разошлись, я проводил его в его комнату, и, пока он раздевался, я посидел на его постели и завел разговор об охоте.

   Он спросил меня, умею ли я стрелять?

   Я ответил, что да, но что я не хожу на охоту, потому что у меня плохое одноствольное ружье.

   -- Я подарю вам ружье, -- сказал он, -- у меня в Париже их два, и одно из них мне совсем не нужно. Оно недорогое, но хорошее. Когда я в следующий раз приеду в Россию, я привезу его.

   154

   Я сконфузился, благодарил и был страшно счастлив, что у меня будет "центральное" ружье.

   К сожалению, после этого Тургенев в России больше не был¹⁶.

   Ружье, о котором он говорил, я впоследствии хотел выкупить у его наследников не как "центральное", а как "тургеневское", но мне это не удалось.

   Вот все, что я помню об этом милом, наивно-сердечном, с детскими глазами и детским смехом, человеке, и в моем представлении величие его сливается с обаянием добродушия и простоты.

   В 1883 году папа получил от Ивана Сергеевича его последнее, предсмертное письмо, написанное карандашом, и я помню, с каким волнением он его читал. А когда пришло известие о его кончине, папа несколько дней только об этом и говорил и везде, где мог, выискивал разные подробности о его болезни и последних днях.

   Кстати, раз мне пришлось упомянуть об этом письме Тургенева, я хочу сказать, что папа искренно возмущался, когда слышал в применении к себе заимствованный из этого письма эпитет "великий писатель земли Русской"¹⁷.

   Он вообще всегда ненавидел избитые эпитеты, а этот он даже считал нелепым.

   -- Почему "писатель земли"?

   В первый раз слышу, чтобы был писатель земли.

   Бывает же, что привяжутся люди к какой-нибудь бессмыслице и повторяют ее без всякой надобности.

   Выше я привел выдержки из писем Тургенева, из которых видно, с каким неизменяемым постоянством он превозносил литературные дарования отца.

   К сожалению, я не могу сказать того же про отношение к Тургеневу моего отца.

   Страстность его натуры проявилась и здесь.

   Личные отношения мешали ему быть объективным.

   В 1867 году по поводу только что появившегося романа "Дым" он пишет Фету: "В "Дыме" нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию, легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна... Я боюсь только высказывать это мнение, потому что я не могу трезво смотреть на автора, личность которого не люблю"¹⁸.

   155

   В 1865 году он пишет тому же Фету: "Довольно" мне не понравилось. Личное -- субъективное хорошо только тогда, когда оно полно жизни й страсти, а тут субъективность, полная безжизненного страдания"¹⁹.

   В 1883 году, осенью, уже после смерти Тургенева, когда вся наша семья переехала на зиму в Москву, отец остался в Ясной Поляне один, в обществе Агафьи Михайловны, и начал усиленно перечитывать всего Тургенева.

   Вот что он в это время пишет моей матери:

   "...О Тургеневе все думаю и ужасно люблю его, жалею и все читаю. Я все с ним живу. Непременно или буду читать, или напишу и дам прочесть о нем. Скажи так Юрьеву..."²⁰

   "...Сейчас читал тургеневское "Довольно". Прочти, что за прелесть..."²¹

   К сожалению, предполагавшееся публичное чтение отца о Тургеневе не состоялось.

   Правительство, в лице министра графа Д. А. Толстого, запретило ему принести эту последнюю дань своему умершему другу, с которым он всю жизнь ссорился только потому, что он не мог быть к нему равнодушен.

ГЛАВА XVIII

Гаршин

   Мои воспоминания о Всеволоде Михайловиче Гаршине относятся к периоду моего детства, и поэтому они, к сожалению, не полны и отрывочны.

   Он посетил Ясную Поляну ранней весной 1880 года.

   Впоследствии я узнал из его биографии, что в эту же весну он из Тулы попал в Харьков и там был помещен в психиатрическую лечебницу.

   Таким образом, объясняются некоторые шероховатости в поведении этого скромного и милого человека и бросившиеся нам в глаза странности, благодаря которым я его и запомнил при первом же его появлении в Ясной Поляне.

   Никому из нас в то время не пришло в голову, что перед нами человек больной, возбужденный надвигающейся болезнью и потому не вполне нормальный.

   156

   Мы объяснили себе его странности простым чудачеством.

   Мало ли у нас в Ясной перебывало чудаков!

   Это было в шестом часу вечера.

   Мы сидели в зале за большим столом и кончали обед.

   Подавая последнее блюдо, лакей Сергей Петрович доложил отцу, что внизу его дожидается какой-то "мужчина".

   -- Что ему надо? -- спросил папа.

   -- Он ничего не сказал, хочет вас видеть.

   -- Хорошо, я сейчас приду.

   Не доев пирожного, папа встал из-за стола и пошел вниз по лестнице.

   Мы, дети, тоже повскакали с своих мест и побежали за ним.

   В передней стоит молодой человек, довольно бедно одетый и не снимая пальто.

   Папа здоровается с ним и спрашивает: "Что вам угодно?"

   -- Прежде всего мне угодно рюмку водки и хвост селедки, -- говорит человек, глядя в глаза отца смелым лучистым взглядом, наивно улыбаясь.

   Никак не ожидавший такого ответа, папа в первую минуту как будто даже растерялся.

   Что за странность? человек трезвый, скромный, на вид, по-видимому, интеллигентный, что за дикое знакомство?