Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Когда в феврале 1959 года на время приезда английской делегации Пастернак был выслан в Тбилиси, а я в Ленинград, он ежедневно писал мне из ссылки письма. Как проболтался в подпитии один из сексотов, поселившийся у хозяйки Маруси в доме у шалмана в качестве дяди хозяйки, меня давно уже числили в досье органов махровой антисоветчицей, а в нашей комнате было спрятано подслушивающее устройство.

В Ленинграде я жила у родственников, и там за мной, как мне сообщила знакомая, тоже следили. Видимо, боялись, что я вернусь в Москву до отъезда английской делегации. Боря уехал в Тбилиси с Зинаидой 20 февраля и пробыл там до 6 марта [181].

Уже 21 февраля Боря пишет мне [182]: «Олюша, родная, пишу тебе на почте. <…> Все так чисты и правы кругом, и первая — ты. <…> Олюша, жизнь будет продолжаться, как она была раньше. По-другому я не смогу и не сумею. Никто не относится плохо к тебе. Только что дочь Н. А.

24 феваля Пастернак пишет: «Я ужасно, как всегда, люблю тебя. <…> Мне мерещится что-то очень хорошее впереди, неопределимое и незаслуженное, часть которого я сейчас предвосхищаю, мысленно крепко обнимая и целуя тебя».

Из письма Бори от 26 февраля: «Олюша, любушка, золотая моя и мой ангел, я пишу тебе такие бессмысленные послания, прости меня. Что я тут делаю? Главным образом — скрываюсь. <…> Не могу дождаться, чтобы это окончилось поскорее и мы вернулись. Как было бы хорошо, если бы ты была в Москве, и Ирочке не приходилось отсылать писем».

В своем последнем письме из ссылки от 4 марта Боря писал мне: «Олюша, золото мое, вчера я написал тебе последнее письмо вечером на почте. <…> Но вот утром я вновь пишу тебе, радость и любовь моя <…> какое невероятное счастье, что ты есть на свете, что в мире есть едва представимая возможность разыскать и увидеть тебя. И ты меня терпишь, позволяешь изливать и вываливать тебе все, что от встречи к встрече накопилось и собралось у меня в мыслях и в душе. Я получил в дар от тебя это драгоценное право самозабвенно погружаться в бездну восхищения тобой и твоей одаренностью и снова, и дважды, и трижды твоей добротой <…> Обнимаю тебя, белая прелесть и нежность моя, ты благодарностью моею к тебе доводишь меня до безумия».

Я тоже уже извелась от разлуки с Борей. Когда он прилетел в начале марта из Тбилиси и позвонил, я помчалась в наш дом у шалмана. Боря пришел радостный и растерянный. После долгих жарких объятий стал читать стихотворение «Единственные дни». Оно меня поразило юношеской прелестью и дыханием весны. Прочитав последние строки «И дольше века длится день, / И не кончается объятье», Боря говорит:

— Это мой призыв к тебе. Давай всегда с тобою так жить!

Я грустно ему ответила:

— Конечно, давай только так жить… Но ведь тебе не разрешают.

Боря подарил мне автограф стихотворения «Единственные дни» со словами: «Для нашей жизни навсегда!»

В апреле 1960 года на Пасху приехала из Германии Рената Швейцер. Боря вел с ней оживленную переписку с весны 1958-го, отмечал ее литературный дар и талант. Рената, как говорил Боря, сама писала неплохие стихи. Борю восхитило присланное ею стихотворение древнекитайского поэта о запахе мандарина и женщины.

Рената прислала его в ответ на откровенное письмо Пастернака о своей жизни и близких ему по духу женщинах. В этом письме, переправленном с нарочным через Рим, Боря писал: «Лара моего романа — Ольга Всеволодовна Ивинская. <…> Когда ты приедешь в Переделкино, я поведу тебя к Ольге, где идет моя настоящая жизнь и собираются близкие по духу люди» [183].

Когда Рената приехала в Переделкино, Боря привел ее в наш дом у шалмана. На встрече Боря оживленно и радостно исполнял роль переводчика. Рената была счастлива, много смеялась и просила меня «одолжить Борю хотя бы на месяц», пока у меня заживет раненая нога. Она забавно рассказала, как совсем недавно у нее с ногой происходило то же самое. Боря влюбленно смотрел на нас и шутил на тему мудрости султанов, которые имеют по несколько жен. Рената, получившая в письме от Пастернака несколько его фотографий, одну из них назвала «образом русского султана» и предлагала стать его «первой германской женой».

Мы строили радужные планы на будущее, на новые встречи, быть может, и в Берлине, куда Бориса Леонидовича уже несколько раз приглашали.

— Как прекрасна жизнь, когда встречаются близкие по духу люди! — восклицал Боря.

После отъезда Ренаты Боря пришел ко мне в возбужденном состоянии и повторял:

— Надо жить, как сердце велит, и надо уходить от фальши. Нельзя бесконечно надевать на себя личину безразличия в кругу ничтожеств и краснобаев. А те, без которых нет настоящей жизни, находятся в черном теле.

Так зазвучала вновь тема его прошлогоднего несостоявшегося решения уехать со мной в Тарусу. В те апрельские дни 1960 года Боря написал стихотворение «Перед красой земли в апреле» [184].