Достался нам век неспокойный

И следующая новость взбудоражила с не меньшей силой: нас включают в корпус РВГК - резерва Верховного Главнокомандования. Корпус! А уже формируются и армии! Колоссальные воздушные армады! Все это еще раз свидетельствовало о возросшей мощи страны. Мы только и говорили о переменах, радуясь, гордясь, ощущая новую силу во всем вокруг и в себе. Это был праздник.

В конце учебного дня нас вызвали к командиру корпуса Герою Советского Союза генералу А.С. Благовещенскому. Только что, оказалось, прибыл командир одной из дивизий корпуса генерал Г.П. Кравченко. Нас взаимно представили. Я доложил о состоянии дел в полку.

В семье нашей - новая волна энтузиазма. Еще бы! Ведь комдивом у нас будет дважды Герой Кравченко! Это он и С.И. Грицевец первыми в стране были удостоены второй Золотой Звезды за отличия в боях на Халхин-Голе. Первую Грицевец получил, защищая добровольцем республиканскую Испанию, а Кравченко - участвуя на стороне китайского народа в его борьбе с японскими захватчиками.

В комдива влюбились. Он отличался от привычного типа командиров. Казалось, ничто его не может вывести из равновесия. Сдержанный, рассудительный, внимательный к людям, обаятельный. Его часто можно было видеть в кругу летчиков, техников, бойцов батальона аэродромного обслуживания. Его воля и решительность, его командирское мышление проявлялись не броско, не кричаще, а как-то по-особому спокойно и просто. В душе комдива и жалели. Казалось противоестественным: корпусом командует генерал-майор, дивизией у него - генерал-лейтенант. А ведь еще до войны он возглавлял ВВС Прибалтийского особого военного округа. Но известно, какие большие потери понесла авиация наших приграничных округов после фашистских внезапных бомбежек в первый же день войны. Поговаривали, что после того и "не пошла" служба у Кравченко...

Обрадовало "ветеранов" и пополнение. Неожиданно, когда я прилетел на завод оформить получение машин, обступила меня группа заводских летчиков. Узнав, что я из гвардейского полка, загорелись:

- Хорошо бы в такой полк попасть!

- Может, возьмете, а?

И я подумал: а чем черт не шутит? Если номер выйдет, все же опытные летчики придут к нам. Переписал фамилии - и тут же телеграмму в Москву. Еще и обосновал: люди, мол, опытные, а в боях не бывали. И разрешение пришло!

Так что в запасный полк из "совсем зеленых" осталось взять только четверых.

Брали четверых, а прибыли на фронт - оказалось, что их шестеро.

Когда прилетели, обнаружилось два лишних самолета.

- А эти откуда?

Никто ничего не мог сказать.

- С нами летели?

- С нами. Позвали летчиков.

- Вы откуда?

- Из второго гвардейского.

Ну и наглец вот этот, что стоит чуть впереди и отвечает.

- Ваша фамилия?

- Сержант Слезкин.

- Как оказались здесь?

- Мы решили попасть в ваш гвардейский полк - и никуда больше.

- Дезертиры, значит? Пожали плечами.

- Мало того, - отчитываю их. - Вы представляете себе, что значит украсть самолет? И сбежать на нем?

- Так ведь на фронт...

Ну что ты будешь делать! Пришлось срочно давать телеграмму заместителю командира запасного полка Акуленко - товарищу по Испании и финской кампании, чтобы уладил:

А все Скрыпник! Это он встретил в Сейме, в запасном полку, своего давнего приятеля Слезкина, и тот решил во что бы то ни стало уйти на фронт с нами. Прихватил и еще одного такого же бесшабашного.

Теперь вот наставляет его своими рассказами Скрыпник.

- Главное - не мчись в бой, как по струне, надо много маневрировать.

- Конечно, - соглашается Слезкин. А Панкин взял на гитаре последний аккорд, приглушил. Нависла тишина. И, будто стряхнув серьезное настроение, вызванное песней, Панкин с прежней шутливостью позвал:

- Товарищ Булкин!

- Он уже спит, - ответил Булкин.

- Вот пусть он чего-нибудь еще прочтет, а потом спит.

- Может, кто анекдот расскажет, а? - взмолился Булкин.

- Надоели анекдоты, хотим серьезного искусства.

- Истосковались, Булкин.

- Изголодались...

- Ладно, - остановил этот поток Булкин. Он, конечно, притворялся, играл свою игру, а вообще-то ему приятно такое внимание. - Есть у Константина Симонова стихотворение "Однополчане"...

Булкин читал красиво, умел придать своему голосу именно то настроение, каким дышит стих. Он говорил о людях, которых война сводит в один окоп, которым суждено пройти большую дорогу к победе...

- Хорошо! - отозвался комэск третьей Тришкин. - И про Кенигсберг, что мы там будем, и про наше поколение.

- А смотрите, ребята, - мне показалось, что при этих словах Панкин привстал, - как нас ни били, как ни пер фашист поначалу, а ни у кого ни на миг не было сомнения, что мы победим, правда?

- Что верно, то верно.

- Ни на миг!..

- Интересно, как оно будет? Ну придем мы в Берлин, ну окончится война. А вот как потом?

- Потом очень просто, - опять заговорил Панкин. - Уеду куда-нибудь на необитаемый остров. Или в тайгу. Чтоб никого на пятьсот километров, только гитара, со мной. Тишины хочу. А потом вернусь к разумному человечеству и женюсь. Вот так, братцы. А ты, Глеб?

Начинался диалог двух заместителей комэсков - из второй и третьей.

- Я тоже вначале в тайгу собирался, - взвешивающе сообщает Глеб Коновалов. - Но как узнал, что и ты туда, - переменил решение. Для меня главное - с тобой не встречаться. Надоел. Тем более, дети у тебя пойдут, верно?

- Само собой.

- И на тебя похожие?

- Надеюсь.

- Ну вот. Такие же горластые будут. На всю тайгу. То им ветер не оттуда дует, то солнце не там торчит.

- Никуда вы друг от друга не денетесь, - вступает зам из первой. Земля-то маленькая. Все эти бои да фронтовые невзгоды действительно - как это там, Булкин? - "завяжут наше поколенье... "

- "Завяжут наше поколенье в железный узел навсегда... "

Мы думаем о будущем. Пройдут годы, - но мы не знаем, сколько их пройдет, - и наступит победа. Не все доживут - но мы еще не знаем, кому суждено дожить. Не знаем, кого куда забросит судьба. Не думаем пока, что будем стареть и все острее ощущать привязанность к тем, с кем свели нас годы войны. И что сами эти годы станут центром всей нашей жизни, что выделится из всей массы людей особое поколение, которых и двадцать и тридцать лет спустя не перестанут называть фронтовиками. Что они, волнуясь, будут торопиться на назначенные полковые встречи, и дети не смогут сдержать недоумения: отчего вызывает слезы в глазах родителей эта песня, отчего они до сих пор живут воспоминаниями, отчего так сильна власть прошлого?

Мы еще ничего этого не знаем. У нас просто ночлег на сеновале. Мы прибыли на Калининский фронт и ожидаем в Выдропужске погоды и приказа.

И просто стоит ночь, шуршит холодный дождь.

И фонарь отбрасывает короткие свои блеклые лучи. И Булкин читает стихи...

Таков обычай: первый проснувшийся оповещает всех о погоде. Вот и сейчас дверь заскрипела, пахнуло сырым воздухом и сонный голос сообщил:

- Братцы, беспросветно!

На сене завозились, кто-то вкусно зевнул, кто-то, потянувшись, выдохнул: "Хо-орошо поспали!", кто-то поглубже запрятал голову в воротник куртки.

Сквозь звуки дождя и ветра пробился рокот и оборвался неподалеку. Судя по всему, мотоцикл. Забубнили голоса, дверь опять заскрипела, и часовой громким шепотом позвал:

- Товарищ полковник, вас на КП корпуса вызывают.

Старая баня, прячущаяся в лесу в полукилометре от нашего сеновала, едва вмещали собравшихся. Невысокого роста, плотный, подвижный генерал Благовещенский что-то живо обсуждал с группой командиров, прибывших, как я понял, из вышестоящего штаба.

Заметив меня, поманил ближе к разложенным на столе картам.

- Ваша точка базирования - вот. Ясно?

- Ясно. А что там есть?

- Есть хорошая поляна в лесу. Разровняли ее, укатали - чего еще?

Он говорил с веселым добродушием.