Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

Нет, милый А<лександр> С<ергеевич>, Вы не правы. "Линяние" мое совершается в совершенно противоположном направлении, в направлении, если кратко и условно выразиться, к "православию" с его аскетической, мироотрицающей философией. Думские впечатления (подобно впечатлениям от "Народа") дали мне огромный душевный и жизненный опыт, под впечатлением которого у меня закипела — неожиданно — внутренняя работа новой переоценки ценностей и самопроверки. Сами собой стали знаки вопроса (хотя еще и нет ответа) над старыми догматами христианской "политики", "общественности", культуры етц. Думать некогда, да и нельзя ускорить этого, работа души идет сама собой, но кое от чего я освободился уже окончательно (как например, от христианской политики или братства борьбы), почему и "окадетился" окончательно. За это время мне пришлось — хотя и мало — знакомиться с аскетической и святоотеческой литературой, на Святой я проникался Тихоном Задонским [451], и мне давало это так много, так открывало внутренние очи и обнаруживало кривость и религиозную неподлинность многого. Вы думаете, что я для мира отказался от Бога, ради тех его прелестей, которые открылись мне в Государственной Думе, — нет, м<ожет> б<ыть> даже слишком мир все утрачивает для меня абсолютную ценность, обесвкушивается, я все сильнее чувствую правду и глубину Розановской альтернативы в статье об Иисусе Сладчайшем: или мир — или Христос [452].

Все для меня еще вопросы, а не утверждения, но в таком состоянии я не могу писать по религиозным вопросам, ибо не могу повторять старые формулы, которые перерос, а нового не нажил. Я думаю, что Вы, в конце концов, мне близки сейчас, несмотря на некоторую Вашу литературность (вкус к которой я все больше утрачиваю, а писать по серьезным вопросам становится все труднее и мучительнее), понимает меня и Антон Владимирович Карташев, — и в сущности разделяет (несмотря на свою Гиппиусовскую прививку и отраву), очень сблизился я за это время с Новоселовым, в котором много подлинной церковности. (К радости, многое понял и Валентин Павлович, которому я говорил). И тем самым я стал ближе к "исторической" церкви, стал еще больше "православным". Вот обо всем этом я и хотел с Вами много, много говорить, в этом и состоит то "линяние", под влиянием которого, (а также некоторых жизненных впечатлений) я действительно отчуждился от москвичей. [453]

Конечно, это намеки, боюсь, что теперь я перегнул палку в другой конец, но это неизбежное следствие общения в письмах. Теперь о политике. Я втянулся в думскую работу и несу ее — по долгу — как верный раб. Я знаю, что на этом пути "спасти" в подлинном смысле ничего нельзя, это — поденщина, от которой нельзя уклониться. Мое отношение к политике теперь совершенно внешнее, и, хотя я никогда столько не был занят ею, но и никогда не был так внутренно от нее свободен. Работу эту я считаю и своим патриотическим долгом перед страной, — у меня историческое почти отчаяние в сердце, но я считаю, что в порядке эмпирическом и историческом надо делать все, чтобы предотвратить, что можно. Я полагаю, что мы обязаны это перед Богом. Политически я независим, очень поправел (зову себя черносотенным кадетом), страшно еще раз разочаровался в себе и своих силах, и чему действительно учит и авантюра с "Народом", и Дума — это смирению, вытекающему из опытного сознания своего бессилия. Никогда заповедь о нищете духовной, всегда мне близкая, не была так близка, как здесь. Я принюхался ко всякому смраду, меня не шокируют Милюков [454] и Гессен [455], ибо я им чужд и внутренно от них свободен, — я веду самые рискованные политические переговоры на разные стороны и, ей-ей, остаюсь при этом свободен, делаю это для дела [456]….

Конечно, во всем этом грязнишься, мельчаешь и пошлеешь, я бесконечно чувствую силу греха в мiре и в себе и бессилие без помощи Свыше спастись от него. Я признаю, что высший путь — уйти от мiра к Богу, путь православных святых, но знаю, что для тех, кто не может, обязательна эта работа и суета! И пока я жив и духовно остаюсь в "мiру", может быть всю свою жизнь, я не отойду от своей запряжки. Благо Вам, если Вы уже свободны от мiра, если же не свободны, то и Вы должны страдать [457]. Во всяком случае, это лучше, чем читать политэкономию для заработка. Грешен я и окаянен, живу в смрадном грехе, но нет у меня никакой святыни кроме религиозной Вот Вам корявая исповедь моей души, надеюсь, угадаете.

"Реформировать" церковь я уже не собираюсь, я хотел бы быть в законодательстве лишь пономарем, чистить стекла, мести пол, — да и вообще — говорю и не только о себе — нельзя вымогать чуда, нельзя ставить условия Богу, а это делается [458].

Ужасно грустно, что Вы не можете приехать в Крым. Ведь Вы могли бы и у нас пожить. Еще грустнее история с "Новью", она и здесь не расплатилась. Кажется, надежды мало. Когда я отделаюсь, не знаю. Если не разгонят, то в июле. Замаялся, истосковался без семьи и проч. Где буду жить в следующем году, тоже не знаю. Ответьте, понимаете ли Вы и как относитесь к моему действительно "линянию". Простите мне это письмо, не подумайте, что я обиделся или хочу Вас обидеть. От парижан я имел пасхальное приветствие [459].

Бердяев уехал, он был из немногих, с кем я делился всем. Часто видаюсь здесь с Тернавцевым. Очень меня огорчают думские политические попы [460] и вся история их, зато я утешаюсь церковностью еп. Евлогия [461].

Целую Вас. Господь с Вами. Любящий Вас С.Б.

80. К.М.Аггеев — В.Ф.Эрну [462] <4.06.1907. Льзи — Москва>

Станция Веребье по Николаевской ж.д., хутор Льзи.

Дорогой Владимир Францевич, письмо Ваше к Валентину Павловичу переслано мне сюда. Отвечаю Вам непостредственно по содержанию его.

Мною передано Саше 60 р. для о. Ионы.

Я был у о. Г.С.Петрова. Он дал 300 руб. На 100 руб. выдал доверенность Валентину Павловичу, каковую я переслал ему.

13. руб. будут получаться ежемесячно по 50 руб. им же.

Полагаю, что это письмо придет к Вам по получении 160 рублей.

С "Веком" дела обстоят хорошо. Во время пребывания Валентина Павловича мы оформили договор нотариально. На лето разобраны все передовые и корпусные статьи: для хулиганства места оставлено очень мало. Ближайшее заведывание на летние месяцы поручено Никольскому и Глаголеву.

—————————————

Объявлены мною 4 курса:

Бессознательные искатели Бога (Ницше и др.)

Толстой

Достоевский и Соловьев

"Новое религиозное сознание"

В данную минуту сижу над "Несвоевременными размышлениями" Ницше. Как много у него истинно-религиозного!..

Летом меня охватывает та умственная жадность, с которой так воюет Ницше. Чего-чего я только ни навез сюда! В июне предполагаю побывать в Кутузове. А в июле жду к себе Валентина Павловича и "милого Сашу".

Пишите мне, дорогой Владимир Францевич. Привет супруге.

Любящий свящ. К.Аггеев.

81. И.П.Брихничев — В.Ф.Эрну [463] <1907 ?]

†

Дорогой Владимир Францевич! Давно уже, очень давно я не беседовал с Вами… Такая полоса пошла… С дной стороны внешние неприятности… С другой нервность и какое-то расплывчатое неопределенное настроение… Много раз порывался написать Вам хоть несколько строк… Но всякий раз, как брался за перо, так и оставался с пером в руках нередко по нескольку часов, глубоко задумавшись, а затем, конечно, перо снова ложилось на свое обычное место и письмо откладывалось…