Записки авиатора

Палка плохо помогала, и ее скоро пришлось оставить. Снег был рыхлый, глубокий. Он был несколько выше колен, [136] и лейтенант давил на него коленкой, освобождая впереди место для того, чтобы легче было вытащить ногу и сделать шаг. Часто сугроб попадался по пояс, и шагнуть было невозможно. Тогда летчик разгребал снег впереди себя руками и продвигался вперед еще медленнее - как бы плыл по пушистой снежной целине.

Он старался ни о чем не думать. Это сберегало силы. Нигде не было заметно даже намека на жилье. Всюду, куда ни глянь, - все тот же могучий, ровный, строевой лес.

Было все тяжелее подниматься после привалов. Они становились чаще и длиннее. Мучил голод.

Он шел уже очень долго, с тревогой посматривая на небо. Только бы не наступили сумерки. Пройдено еще слишком мало, надо не останавливаться, а еще идти, идти…

Рукав комбинезона залубенел от мороза. Фомин с трудом засучил его и посмотрел на часы. Стрелки долго прыгали перед глазами. Наконец он разглядел:

«Два… Значит, уже почти два часа иду».

Прошел еще час. Временами ноги совсем переставали повиноваться, и он, не в силах бороться с собой, падал в снег. Первый миг отдыха был ни с чем несравним. Казалось, в жизни нет большего счастья, чем лежать так, распластавшись на мягком снегу. Но вот по спине забегала мертвящая струйка холода, и вскоре все тело охватывала мелкая противная дрожь озноба.

Путь становился невыносимым. Деревни не было.

Лейтенант прислонился к запушенному снегом дереву и хрипло застонал. Глухой, надрывный вой ветра прошумел в ветвях, точно эхо. Дерево тихо покачивалось, и было в этом покачивании что-то похожее на соболезнование друга.

«Ошибся… Не в ту сторону взял…»

Напрягая память, он перебрал в уме весь пройденный путь. Глаза его были плотно закрыты, но он видел далеко в синеватом тумане свои следы, взбороздившие снег, и ту сосну, у которой, - теперь он был в этом уверен, - надо было свернуть, а он не сделал этого.

Не было сил шевельнуться. Сознание затягивала плотная пелена. Сквозь нее смутно доносилось монотонное бормотание леса. Вдруг промелькнул какой-то новый, посторонний звук. Короткий, высокий, резкий… [137]

Фомин вздрогнул, сорвал с головы шлем. Полоснул жгучий ледяной ветер. Он принес все тот же звук. Да! Точно! На этот раз было ясно:

«Машина… Работает мотор…»

Задыхаясь от волнения, он рванулся вперед. Сил нехватило. Упал и пополз, проклиная готовое разорваться сердце.

Звук машины исчез так же неожиданно, как и появился. Фомин с отчаянием поднялся. Тишина надвигалась на него отовсюду, поглощая, как омут щепку.

Он прошел еще несколько десятков шагов и сквозь стволы деревьев увидел дома. Лес здесь был не такой уж густой, а по направлению к домам, метрах в ста-ста пятидесяти от него, он кончался. Сделав еще несколько шагов, вышел на опушку и увидел перед собой деревню. Лейтенант насчитал шесть домов: это был скорей поселок, хутор. Он красиво расстелился по склону горы. Из труб аккуратных домиков уютно вился дым.

Резко бросилось в глаза несколько орудий и грузовиков, беспорядочно стоявших посреди деревни.

«Не наши», - мелькнуло в голове.

Лейтенант долго, пристально смотрел на деревню, на пушки, на дома, на дым. Мучительно захотелось тепла, отдыха. Но кто в деревне - свои или враги? Незаметно было ни одного человека. Лишь вдали около пушек, смутно выделялась фигура часового в огромной, до пят, шубе.

«Запрятались от мороза», - подумал летчик. Он решил подойти поближе и разглядеть как следует. Но идти, было опасно, и он пополз.

Лежа за маленьким холмиком, он долго наблюдал и, наконец, пришел к твердому выводу, что деревня несомненно занята противником.

«Наших, конечно, здесь нет. Что же делать? Как. быть?» - мучительно сверлило в голове.

«Пойти туда… Накормят… Тепло…» И так захотелось войти в дом, снять комбинезон, обогреться, съесть что-нибудь горячее…

Фомин решительно сжал кулаки, стиснул зубы и едва не вскочил на ноги.

«Тряпка, размазня, - со злостью ругал он себя. - А еще летчик называется. Отец бы голову оторвал за такие [138] мысли… Ну, нет, - злобно мотнул он головой. - Этому не бывать. Живой не дамся».

Фомин решительно повернулся и пополз по своему следу обратно.

До самолета дошел уже в темноте. Долго выбирал и ощупывал сухие ветки, укладывал их в маленькую кучку и с трудом последними спичками разжег костер.

Он грелся, внимательно следя за огнем, непрерывно подкладывая в него ветки. Нельзя было допустить, чтобы костер погас. Разжечь теперь уже было нечем.

«Надо выбраться на дорогу и идти на восток, - решительно думал он. - Эх, зря не разведал… Ведь у деревни наверняка есть дорога… Ночью вполне можно идти. В такой мороз они и из домов-то не выходят. Сколько лежал у деревни - никого не видел…»

- А часовой? Ну, там будет видно, - решительно шепотом сказал он сам себе и ощупал висящий сбоку пистолет.

Мороз становился все крепче. Иногда небольшой порыв ветра пробегал по макушкам огромных сосен, они покачивались, скрипели от мороза и сбрасывали со своих ветвей комья снега.

Огонь далеко оттеснил снег. Вокруг костра образовалась узенькая полоска обнаженной земли, на которой трепетали чудом сохранившиеся с лета озябшие и жиденькие, но все еще трогательно зеленые кустики брусники.

Лейтенант пристально разглядывал их и думал о том, как это странно, что за Полярным кругом при таких морозах - и зеленые, почти свежие листики.

Он думал о том, что вот он один в этом лесу и никто не знает, что с ним, где он, и если он останется жив и расскажет об этих листочках товарищам, то ему не поверят.

И, повинуясь какому-то легкому и теплому движению души, он сорвал веточку с жесткими глянцевыми листочками.

Незадолго до рассвета Фомин все же задремал. Он очнулся, когда уже совсем рассвело, взглянул на потухший костер и сразу сильно заволновался, что проспал, что надо бы двинуться в путь раньше. [139]

…Он выбился из сил, когда подошел наконец к опушке леса, и упал в изнеможении. Болела спина, руки, ноги, ныло все тело. Уткнувшись лицом в рукавицы, он недвижно лежал на снегу, не в силах подняться.

Лежал долго, не шевелясь, пока не почувствовал пронизывающего холода.

Фомин поднял голову и огляделся. Кругом сосны редеющего леса, впереди - белесоватый просвет… Там деревня.

«Надо подползти к тому холмику, где был прошлый раз», - подумал он и пополз.

За холмиком деревня как на ладони. До нее метров триста. Тот же дым из труб, те же автомобили, пушки. Только теперь дым не подымался вверх, как вчера, а сильным ветром относился в сторону, стелясь иногда по самой земле.

Попрежнему у пушек стоял часовой в тулупе с автоматом. Среди пушек лейтенант разглядел несколько самоходок; на борту одной из них смутно вырисовывался крест.

- Ну, ясно… не наши…-сквозь зубы прошептал Фомин.

По улице солдат в полушубке нес два ведра с водой. У колодца был еще один солдат, который скалывал лед, глыбой намерзший на срубах колодца. Вдали за деревней неожиданно проскочил грузовик, а вскоре за ним другой.

«Вот она дорога-то, - с радостью подумал лейтенант. - Надо обогнуть деревню справа и выйти на нее. А дорога, видимо, ходовая… Машины шли быстро», - соображал он.

Но идти было опасно. Могли обнаружить. И он решил дождаться темноты.

Лежать на снегу было холодно; да еще усиливался ветер, который дул сбоку и на открытом месте пронизывал насквозь.

Но лейтенант не обращал ни на что внимания и продолжал внимательно наблюдать, что делается в деревне.

Она не была так пуста, как вчера под вечер. Нет-нет - и выйдет кто-нибудь то из одного, то из другого дома. Вот группа солдат направилась чуда-то за деревню, повидимому, к дороге. Все в новых полушубках, в валенках, шапках. [140]

«Наверно, наше захватили, сволочи… Своего-то нет ни черта…» - и он поежился, только сейчас почувствовав, как сильно замерз на пронизывающем ветру.

Он решил отползти в лес и там немного размяться, согреться, но в это время заметил двух солдат, идущих из деревни по направлению в его сторону. Один из них был с лопатой. Фомин приник к снегу, снял рукавицу и вынул из кобуры пистолет. Солдаты приближались. Рука на ветру коченела. Он сунул ее вместе с пистолетом за пазуху мехового комбинезона. Солдаты подошли совсем близко. До них было не более ста метров. Они остановились и о чем-то разговаривали. Голосов слышно не было. Потом что-то откапывали из-под снега. Откапывали долго, отдыхали, опять копали.