Тревожная служба

Трудно описать, что творилось со мною, когда мы проезжали через Красную площадь. Приятно заныло сердце. Мне почудилось, что вдруг раздвинулись границы площади, стало словно бы светлее. На какое-то мгновение я даже дышать перестал - смотрел во все глаза, стараясь ничего не пропустить. Мавзолей Владимира Ильича Ленина... Кремль... Лобное место... Памятник Минину и Пожарскому... Храм Василия Блаженного... Все это я видел впервые. Шофер - спасибо ему! - понял, что творилось в душе каждого из нас, и как можно медленнее провел машину по Красной площади.

* * *

Всех нас мучила одна мысль: как-то сложится дальнейшая наша судьба, кто кого "в плен возьмет" - учеба нас или мы ее? Мы не раз смотрели в глаза смерти, не раз ранены были, ходили за "языком", водили подразделения в штыковые атаки, попадали под бомбежку и артиллерийский обстрел... Но учеба в академии! Она казалась нам страшнее всего пережитого. Мы понимали: учеба потребует напряжения всех сил, бессонных ночей, мучительных раздумий, ей нужно будет отдать всего себя.

Мы знали: учебную и воспитательную работу со слушателями в академии ведут люди заслуженные, широко известные не только в военных кругах. Это и радовало, и пугало. Крупные ученые, знатоки военного дела, обогатят нас знаниями. Но как надо готовиться, сколько надо перечитать литературы, чтобы, разговаривая с таким человеком, не выглядеть профаном?

Однако до учебы, как оказалось, было еще далеко. Беседа с начальником войск охраны-тыла Красной Армий, с которым мы встретились утром следующего дня, напоминала ленинградскую. Генерал высказал особенно теплые слова в адрес офицеров-фронтовиков, отметил, что направление в академию - это большая честь, что он уверен - на учебу приехали лучшие из лучших. И все-таки...

В общем, нас снова ждали экзамены по русскому языку и литературе, алгебре и геометрии, географии, топографии и другим дисциплинам. Разница состояла в том, что было решено проверять нас не с места в карьер, как в Ленинграде, а дать нам две недели на подготовку.

Не все прошли через "фильтры": одни не сдали экзаменов, других забраковали врачи, которые, как нам казалось, придирались к каждому пустяку, третьи споткнулись на мандатной комиссии. Северо-западная граница "потерь" не имела, и мы, ленинградцы, чувствовали себя героями.

Всех, кого зачислили кандидатами для поступления в Военную академию имени М. В. Фрунзе, ждала еще одна проверка - самая трудная! - вступительные экзамены. Для подготовки к ним нам отвели два месяца и отправили в учебный лагерь.

Подмосковная природа славится своей красотой. Смешанные леса, тянущиеся на многие десятки километров, перемежаются лугами и озерами, возвышенностями, на которых, словно дозорные, стоят древние белокаменные монастыри. Широкие и полноводные реки, речушки и ручьи, окаймленные плакучими ивами и лозняком, то безмолвно и величаво, то бурно и шумливо несут свои воды. Но нам было не до красоты. На местность мы смотрели с точки зрения наступающих или обороняющихся. Ведь в лагерях мы не только слушали лекции, изучали боевую технику всех родов войск Красной Армии, прочитывали массу специальной литературы, но и решали различные боевые задачи, ходили по азимуту.

За эти два месяца каждый из нас заметно похудел - сказались не только дни, заполненные лекциями, бессонные ночи, проведенные над книгами, выходы в поле, но и скудное питание.

До войны в наряд на кухню посылали, как правило, тех, кто провинился. А теперь мы были согласны ходить в наряд добровольно каждый день. На кухне хоть картошки можно было наесться досыта...

Не помню уж теперь, по какому случаю приехал я 17 июля 1944 года из лагерей в Москву, но и до сих пор благодарю судьбу за то, что такой случай представился. Мне посчастливилось быть свидетелем незабываемого зрелища. По Ленинградскому шоссе нескончаемым потоком, по двадцать человек в шеренге, шли немецкие военнопленные. Впереди этой гигантской колонны (по центральным улицам Москвы солдаты, сержанты и офицеры 236-го полка конвойных войск НКВД и дивизии имени Ф. Э. Дзержинского провели 57 600 пленных, захваченных в Белоруссии) вышагивали генералы и офицеры, которые совсем недавно, затянутые в расшитые золотом мундиры, увешанные орденами и медалями, победно маршировали по улицам Брюсселя, Амстердама, Парижа и других европейских столиц.

Они жаждали пройти победителями и по улицам нашей столицы. У высокопоставленных гитлеровских вояк, убитых или взятых в плен в октябре ноябре 1941 года под Москвой, были найдены приглашения на парад на Красной площади. Кто знает, может, и среди тех, кто теперь возглавлял эту внушительную процессию, были обладатели приглашений, признанных Красной Армией недействительными? Во всяком случае, многие генералы и офицеры еще хорохорились - не расставались ни со знаками различия, ни с гитлеровскими наградами. И это вызывало к ним еще большее отвращение.

Тротуары плотно забиты москвичами, на их лицах торжество, гнев, ненависть и презрение. Никто не проронил ни слова, вглядываясь в эту серую массу пленных гитлеровцев. И поэтому многие услышали слова офицера, обращенные к ребенку, которого он высоко поднял над головой? "Смотри, сыночек, смотри и не забывай! только в таком вот виде могут враги попадать в нашу столицу..." (На другой день из газет я узнал, что стоявшим неподалеку от меня офицером был Герой Советского Союза старший лейтенант Власенко. Его сынишку звали Женей.)

Немцы, видимо поняв слова, сказанные офицером, еще ниже опустили головы.

Шествие подходило к концу, когда люди, стаявшие на тротуаре, вдруг засмеялись. Послышались громкие восклицания:

- Правильно!

- Карболкой бы!

- Давай чисть как следует, дружок!

По улице шла машина с цистерной и упругими струями воды мыла асфальт. За рулем сидел усатый гвардеец. На его вылинявшей, без погон гимнастерке блестели ордена и медали...

Как завидовали мне товарищи, особенно приехавшие с западной границы, когда я, возвратившись в лагерь, рассказал о "параде" пленных фашистов!..

Время летело быстро. Остались позади вступительные экзамены. Их выдержали не все. Те, кому не повезло, снова уезжали на фронт или в пограничные округа. За два с половиной месяца все сдружились, поэтому расставание было грустным.

В те дни я с щемящей грустью снова вспомнил геройски погибшего на Карельском перешейке майора Семена Никифоровича Охрименко. Он оказался прав, говоря об изменчивости военной судьбы. Прошло не многим больше четырех лет со дня встречи с ним в поселке Ремпетти, а в моей служебной биографии, несмотря на войну, были и продвижения и вот теперь - учеба в академии.

* * *

Первое занятие по тактике... Когда вошел преподаватель Алексей Федорович Семенов, мы вскочили все как один.

- Здравствуйте, товарищи!

- Здравия желаем, товарищ полковник! - четко ответили мы.

Когда мы сели, наступила звенящая тишина. У меня, да и, подозреваю, у всех, гулко забилось сердце, Найдем ли мы контакт с этим человеком? Нам говорили: полковник знает и любит свой предмет, на занятиях строг, не прощает и малейших отступлений от требований уставов.

Полковник дружелюбно обвел нас взглядом, и глаза его потеплели.

- Ордена, медали, нашивки за ранения... Эхо хорошо. Вы принесли в аудиторию дыхание войны. Как, есть еще порох в пороховницах?

- Есть! - дружно ответили мы.

- Отлично! - подвел итог преподаватель и добавил: - Легкой жизни не обещаю. Естественно, обстановка здесь, в академии, резко отличается от фронтовой. Ни тебе бомбежек, ни артиллерийского обстрела, можно ходить в полный рост, разговаривать в полный голос. Но учеба - это труд, и по напряжению он, пожалуй, не легче фронтового. Кто хочет быть настоящим командиром, водить войска в бой и побеждать врага с наименьшими потерями, а не красоваться на парадах, тот должен засучить рукава...

Мы горячо полюбили А. Ф. Семенова и, конечно же, его дисциплину. Четыре человека из нашего выпуска, в том числе и автор этих строк, окончили академию с золотыми медалями. Прямо скажу: в этом была немалая заслуга и преподавателя тактики.