Че Гевара. Последний романтик революции

Не способствовала повышению авторитета НСП у руководителей Повстанческой армии, в том числе и у Гевары, фракционная (по существу контрреволюционная) деятельность группы коммунистов во главе с Анибалом Эскаланте. Теперь, после победы повстанцев, они претендовали на главную роль (а если сказать прямее, — на ключевые должности) на новой Кубе. В реализации своих планов они не гнушались никакими методами: сталкивали между собой кубинских руководителей, выставляли последних в невыгодном свете в Москве, пытались втянуть в свою фракционную деятельность отдельных советских дипломатов и журналистов.

Одним словом, кристально честному аргентинскому борцу подобные деяния не позволяли рассматривать указанную партию как «ум, совесть и честь» эпохи.

Тесно примыкают к этим вопросам личные ощущения Эрнесто: кем он себя чувствовал сам? Насколько испытывал на себе влияние марксистского учения? Здесь мы тоже наблюдаем определенную эволюцию. Например, в октябре 1960 года он говорит в интервью журналистке из журнала «Лук» (США) Лауре Бергкист:

«Нет, я не ортодоксальный марксист: предпочитаю определять себя как революционного прагматика. Мне нравится анализировать факты по мере их появления. Я не сторонник жестких схем» [193].

Приблизительно в таком же ключе отвечал он на аналогичный вопрос и делегатов Первого конгресса молодежи Латинской Америки (август 1960 г.):

«Что касается вопроса, марксисты ли мы или считаем себя таковыми, могу сказать следующее. Если человек много раз падает с дерева, делает в этой связи выводы и основывается на них в дальнейшем, он может рассматривать себя в качестве ученика Ньютона.

Если наши заключения, связанные с нашей ситуацией, — марксистские, значит, в этом смысле можно назвать нас марксистами». И добавляет: «Наша революция с помощью собственных методов открыла пути, указанные Марксом» [194]. (Прим. авт.: По существу, это была первая идеологическая характеристика Кубинской революции. Потребовалось это сделать, и Че взял на себя эту миссию. В то время Фидель лежал в госпитале с воспалением легких, а Рауль Кастро находился в СССР.)

Подобные заявления вряд ли можно интерпретировать как результат политических колебаний и тем более беспринципности, как это пытается представить уже знакомый читателю американский журналист Мэтью (он брал интервью у Фиделя и Че в Сьерра-Маэстре):

«Действия Гевары не нужно воспринимать как действия в рамках (могу только согласиться с понятием «в рамках», которые, равно как и другие табу, Че всегда отвергал. — Ю.Г.) коммунистической доктрины... Если бы обстоятельства поменялись, он без эмоциональных или интеллектуальных проблем вступил бы в полемику с коммунистами» [195]. (Бесспорно, если бы они ошибались или выступили против его убеждений, как это уже было показано выше. — Ю.Г.). Насколько Э. Гевара был противником всякого рода догм, свидетельствует и письмо ему от его друга, аргентинского марксиста Фернандо Барриля, который писал:

«Испытываю чувство энтузиазма в связи с числом догм, которые она (Кубинская революция. — Ю.Г.) опровергла уже только своим триумфом. Понимаю, насколько этому рад и ты...» [196].

Тем более бесплодными были усилия тех, кто пытался (к сожалению, и до сих пор) возвести непреодолимую стену между подлинными коммунистами и Че Геварой. Наилучшим подтверждением этому является не только его членство в новой Коммунистической партии Кубы и избрание в ее директивные органы (вместе с Фиделем и другими соратниками), но и его взгляды. Особенно по проблемам воспитания человека будущего.

Какими же качествами он наделял этого человека? Что делал для того, чтобы воспитать себя и других, особенно молодежь, в соответствующем духе, в духе, как он говорил, «новой морали»? Чтобы ответить на эти вопросы, мы кратко остановимся на высказываниях, выступлениях Эрнесто Гевары, а также на воспоминаниях тех, кто хорошо его знал.

Не будет ошибкой утверждать, что для него главным в любом человеке (тем более в Человеке будущего) должно быть сострадание к болям и невзгодам обездоленных, умение видеть их страдания, искреннее желание помочь им избавиться от таких проблем. Сам он тоже не проходит мимо них бездушным наблюдателем:

«До каких пор будет продолжаться такой порядок вещей, основанный на абсурдном кастовом принципе!» — восклицает Эрнесто в юношеском дневнике. И добавляет: «Я знаю, что когда великая всевышняя сила разделит человечество всего на две враждующие половины, я буду с народом» [197].

Более простым языком Гевара общается с молодежью. На нее обращает свой взгляд, когда говорит о человеке будущего. По его мнению, она должна быть в авангарде общественного развития и за каждое полезное дело браться не задумываясь и весело (но не легкомысленно, — уточняет Че) [198]. (Прим. авт.: Мне понятен подтекст такого уточнения. Пусть он станет понятен и читателю. Дело в том, что тогда в руководстве только что созданной Ассоциации молодых повстанцев (АМП) — приблизительный аналог ВЛКСМ — было принято решение сопровождать любую молодежную акцию пением слогана весьма сомнительного, псевдореволюционного содержания:

В беседе с руководителем Ассоциации Д. Иглесиас Че, считавшийся одним из основателей и негласным наставником АМП, сказал ему, что весело — это хорошо, но «не надо смешивать политическую организацию молодежи с цирком». Об этом мне рассказывал сам Иглесиас.)

Подобное замечание отнюдь не означало какого-либо снобизма или интеллигентского пуританства. При случае Че обожал вставить в разговор или в письмо крепкое словечко. Например, тем же молодым руководителям, решившим устроить праздник-чествование для Гевары за его вклад в дело организации Народной милиции, команданте писал:

«Мне кажется, друзья, что вы не понимаете того, что я пишу и повторяю в своих выступлениях: нам нужны сегодня не чествования, а работа. И чтобы ответить вам помягче, я скажу по-французски, что всякие почести — это «са meumerde» (по-русски — «дерьмо». — Ю.Г.)» [199].

Для Эрнесто Гевары было исключительно важным в деле воспитания нового человека показать, что революционер это не личность на ходулях, не запрограммированная машина, а живое и думающее существо, «способное с позиций наивысшего товарищества ощущать слитность с трудящимися, заботу о семье, своих детях, содрогаться перед лицом несправедливости, совершаемой в любом уголке мира» [200]. По его мнению, важно было также показывать конкретное превосходство нового общества.

При этом Че был далек от легковесных представлений о созидании такого общества. Он не устает подчеркивать в своих многочисленных контактах с трудящимися, что это — тяжкий, напряженный труд, требующий полной самоотдачи и даже жертв. Вот почему для него звучит полным диссонансом идея опоры на материальные стимулы, получившая широкое распространение в государствах так называемого социалистического лагеря, в том числе — в СССР. Одновременно он даже критикует «чрезмерные» попытки сочетания материальных и моральных стимулов, предпринимавшиеся в указанных странах. Спустя 10 лет после смерти легендарного соратника Ф. Кастро призвал вновь поставить вопрос о стимулах. «Было бы ошибкой думать, что социализм можно построить с помощью материальных стимулов», — отметил он [201]. Логика рассуждений Че предельно понятна и ясна: коль скоро новое общество должно быть, по определению, обществом высокой морали, как можно созидать его, идя иными путями (пусть даже временно), нежели утверждение такой морали. Не производство любой ценой; необходимость производить не только товары, но и самого нового производителя», — настаивает Гевара [202].