Царская Россия накануне революции

 Есть причина, по которой Штюрмер искренен в этом случае: генерал Алексеев взял в свои руки решение вопроса относительно Румынии, а император во всем с ним согласен. Штюрмер же знает, что генерал Алексеев его осуждает и презирает; не желая портить отношений с ним, Штюрмер пасует перед ним и старается ему угождать.

Среда, 9 августа.

 Вот ответ императора на телеграмму президента Республики, которую я передал ему три дня тому назад:

 "Я вполне согласен с вами, г. президент, в необходимости немедленного выступления Румынии, и я повелел моему министру иностранных дел уполномочить моего посланника в Букаресте подписать конвенцию, которая будет заключена между г. Братиано и союзными державами".

 Подход германских и турецких подкреплений, задерживает продвижение русской армии в Галиции. Тем не менее, русские войска подходят к Тарнополю и Станиславову.

Четверг, 10 августа.

 Сегодня завтракали у меня генерал Леонтьев, назначенный командовать русской бригадой во Франции, Димитрий Бенкендорф, князь Маврикий Замойский, граф Владислав Велепольский и др.

 После завтрака была беседа с Замойским и Велепольским. Они говорили мне, что их очень волнует и беспокоит новая политика русского правительства в польском вопросе; император настроен по-прежнему либерально, но они считают, что он не устоит перед интриганами реакционной партии и систематическим, неослабным нажимом со стороны Распутина и императрицы.

 Замойский уезжает вскоре в Стокгольм; я пригласил его завтракать на этих днях.

Пятница, 11 августа.

 Итальянцы третьего дня заняли Горицу, где они захватили в плен 15.000 человек; они продолжают наступать на восток.

 На правом берегу Серета австро-германцы снова разбиты. Русские заняли Станиславов.

 Ах, если бы румыны выступили месяц тому назад!..

Суббота, 12 августа.

 Когда я думаю о тех признаках политического и социального разложения, которые проходят передо мною, я жалею, что в современной русской литературе нет сатирика, равного Гоголю, который написал бы новые "Мертвые Души", но несколько более пространные и более мрачные.

 Я вспоминаю слова, вырвавшиеся у Пушкина по прочтении этого жестокого произведения: "Боже мой! Какая печальная страна Россия"!

Воскресенье, 13 августа.

 За последнее время я виделся с русскими и французскими промышленниками, живущими в Москве, Симбирске, Воронеже, Туле, Ростове, Одессе, в Донецком бассейне; я их спрашивал: считают ли в тех кругах, где они вращаются, главною целью войны завоевание Константинополя? Они отвечали почти одно и то же; вот резюме их слов:

 В сельских массах мечта о Константинополе всегда была неопределенной; она стала теперь еще более туманной, далекой и нереальной. Какой-нибудь священник иногда напомнит им, что освобождение Царьграда из рук неверных и водружение креста на святой Софии есть священный долг русского народа. Его выслушивают с покорным вниманием, но его словам не придают большего значения и смысла, чем проповеди о страшном суде и о муках ада. Надо еще заметить, что крестьянин, по природе своей миролюбивый и сострадательный, готов брататься с неприятелем; он все с большим ужасом относится к жестокостям войны.

 В рабочей среде совершенно не интересуются Константинополем. Считают, что Россия и так достаточно обширна и что царское правительство напрасно проливает народную кровь ради нелепых завоеваний; лучше было бы, если бы оно позаботилось о положении пролетариата.

 Буржуазия, купцы, промышленники, инженеры, адвокаты, доктора и т. д. признают значение для России вопроса о Константинополе; эти круги знают, что пути через Босфор и Дарданеллы необходимы для вывоза хлеба из России; они не хотят, чтобы приказ из Берлина мог запереть этот выход. Но в этих кругах отрицательно относятся к мистическим и историческим положениям славянофилов; там считают достаточной нейтрализацию проливов, охраняемую какой-нибудь международной организацией.

 Мысль о присоединении Константинополя живет еще только в довольно немногочисленном лагере националистов и в группе либеральных доктринеров.

 Но, кроме вопроса о Константинополе и о проливах, отношение русского народа к войне вообще удовлетворительное. За исключением социалистических партий и крайнего правого крыла реакционеров, все уверены в необходимости вести войну до победного конца.

Понедельник, 14 августа.

 Сегодня снова завтракал у меня граф Маврикий Замойский, вскоре уезжающий в Стокгольм. Он горячий патриот, человек прямодушный, ума ясного и практического. Наша беседа продолжается часа два; мы говорим исключительно о Польше и об ее будущем.

 Во всем, что он мне говорит или дает понять, я слышу отклик тех рассуждений, которые со времени отставки Сазонова страстно занимают польское общество в Петрограде, Москве и Киеве.

 Все возрастающее влияние среди правительственных кругов реакционной партии, без сомнения, отодвигает и усложняет разрешение польского вопроса. С одной стороны, несмотря на успехи русского оружия в Галиции, поляки уверены, что России не выйти победительницей из войны, и царский режим, которому приходится плохо уже теперь, готовится к соглашению с Германией и Австрией, за счет Польши. Под влиянием этой мысли, снова разгорается старая ненависть к России; к ней примешивается насмешливое презрение к русскому колоссу, слабость которого, его беспомощность и его нравственные и физические недостатки так ярко бросаются в глаза.

 Не доверяя России, они считают себя ничем не обязанными по отношению к ней. Все их надежды сосредоточены теперь на Англии и Франции; они при этом безмерно расширяют свои национальные требования.

 Самостоятельность Польши под скипетром Романовых уже их не удовлетворяет: они хотят полной, абсолютной независимости и такого же восстановления польского государства; они успокоятся только тогда, когда их требования будут удовлетворены мирным конгрессом. Более, чем когда-либо, они не признают за царским правительством права возглавлять славянские народы, говорить от их имени и стоять во главе их исторической эволюции; русские должны, наконец, понять, что в отношении цивилизации поляки и чехи их сильно опередили.

Вторник, 15 августа.

 Многие русские, я сказал бы, почти большинство русских, настолько нравственно неуравновешенны, что они никогда не довольны тем, что у них есть, и ничей не могут насладиться до конца. Им постоянно нужно что-то новое, неожиданное; нужны все более сильные ощущения, более сильные потрясения, удовольствия более острые. Отсюда их страсть к возбуждающим и наркотическим средствам, ненасытная жажда приключений и большой вкус к отступлениям от морали.

 Как резюме беседы, внушившей мне эти мысли, я приведу грустное признание, которое Тургенев влагает в уста одной из своих героинь, очаровательной Анны Сергеевны Одинцовой: "Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатичными людьми, отчего все кажется скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастье, чем действительным счастьем, то-есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?" Ее собеседник отвечает: "Вы знаете поговорку: там хорошо, где нас нет"...

Среда, 16 августа.

 Между Днестром и Золотой Липой русские продвигаются вперед. Вчера они заняли Яблоницу.

 Переговоры в Бухаресте почти закончены...

IV- V. Румыния вступает в войну

Воскресенье, 20 августа.

 Я говорил в последнее время со многими лицами из различных лагерей. Резюмируя все, что они заявили, или, может быть, еще больше то, о чем они умолчали, я прихожу к следующим выводам.