Русская судьба

В тот же вечер я просмотрел список арестованных и, к моему удивлению, нашел там имена Г.Гана, который был в организации «Сокол» в Белграде, его жены, полковника Роснянского из Белграда. На следующее утро я просил меня отвезти в тюрьму в Фульду, где они находились. Мы вошли в комнату, посередине которой стоял стол и пара стульев. Туда привели Гана. Увидев меня в американской форме и узнав, он остолбенел. Я приветствовал его: «Здоров, брат Юра!» и пригласил сесть. Он, заикаясь, лепетал: «Как…, как это ты, Павлик?» Я ему объяснил, что назначен следователем, и постараюсь его освободить, но он должен обстоятельно рассказать мне, что с ним произошло. Вначале Юра был расстроен до слез. В тюрьме американские солдаты обращались с ним очень плохо. Арестован он по абсурдному доносу, что восхвалял немецких нацистов и ругал американцев. Он полагает, что доносчиком был один украинец. Я записал суть его показаний, попросил его поставить подпись, и сразу же вынес заключение о невиновности арестованного. Юре и его жене я пообещал, что они скоро выйдут на свободу.

До обеда я допрашивал арестованных в Фульде и все больше приходил к убеждению, что кто-то подсиживает этих людей, в большинстве антикоммунистов, фабрикуя на них неимоверную ложь. В обеденный перерыв я поехал к начальнику Си-ай-си и просил немедленно отпустить всех, кого я утром допрашивал, поскольку все обвиняются безосновательно.

Затем я отправился в главную тюрьму Нюрнберга. Там я занял комнату на втором этаже, в которой вел следствие в течение трех месяцев. Первая неделя была очень напряженной. Работа была новой, надо было быть осторожным и не сделать ошибок, которые бы дали повод обвинить нас в неточном исполнении обязанностей. В субботу меня и моего напарника по следствию отвезли по домам. На следующей неделе он не вернулся, дальше я вел следствие сам.

В процессе следствия я все больше убеждался, что в районе Нюренберга и Фюрта орудует человек, по обвинению которого Си-ай-си арестовывает людей. Со временем выяснилось, что это был украинец Стецко, который работал на Си-ай-си, будучи в контакте с советскими агентами. В конце-концов его арестовали и посадили в тюрьму.

Был случай, когда местный начальник Си-ай-си отказался выпустить на свободу группу из десяти человек и угрожал выдать их, как советских граждан, советским властям. Пришлось дать об этом знать военному командованию. На следующий день приехал Владимир Тремль (член Союза, которому тогда было 18 лет) с письмом командования, адресованным на мое имя. Его провели к начальнику Си-ай-си, который потребовал, чтобы Володя отдал письмо ему. Несмотря на угрозы, тот категорически отказался, сказав, что ему приказано вручить письмо лично Жадану. Вызвали меня. Я вскрыл конверт, в котором было распоряжение начальнику Си-ай-си немедленно освободить всех десятерых русских. Их выпустили на свободу.

Ранней осенью 1947 года моя следовательская работа была закончена. Все русские арестованные были допрошены и почти все выпущены не свободу. Исключение представляли обвинявшиеся в уголовных преступлениях — кражах, изнасиловании, попытках убийства. За время моей работы Си-ай-си делало несколько попыток выдавать Советам людей, признававших себя советскими гражданами только потому, что у них не было никаких доказательств обратного. Этих людей также удалось спасти, двух я уберег от признания, будучи вызван переводчиком на допрос. Финал моей деятельности в Нюрнберге был неожиданным — американцы арестовали местного начальника Си-ай-си. Преемник, которого ему назначили, был антикоммунистом. Выполнив порученную мне задачу, я вернулся в Маркт-Швабен, где наше предприятие тем временем вели Зезин и Глинин.

5. Типография НТС

После продажи предприятия в Маркт-Швабене мы с Лидией Владимировной поселились в Мюнхене, в полуразрушенном доме на Mauerkirchenstrasse. Я нигде не служил и использовал время для союзной работы, посещал звенья, поддерживал контакт с членами Союза, жившими на окраинах города, исполнял поручения нашего центра.

Прошло уже больше трех лет с тех пор, как Лидию Владимировну выпустили на свободу, но здоровье ее по-прежнему было совершенно расстроено. Она не могла спать ночами, врачи советовали ей полный санаторный отдых. Я всегда считал себя виновным в том, что она попала в кацет, и это меня сильно мучило. Была надежда уехать в Америку, где она могла бы подлечиться и начать спокойную жизнь. Хлопоты, связанные с переездом в США, продвигались довольно быстро, вплоть до вызова на проверку в Си-ай-си. На вопрос, состою ли я в какой-нибудь политической организации, я ответил, что состою в НТС. После этого все дела с нашим отъездом были почему-то приостановлены, хотя другие члены Союза и ехали беспрепятственно в США. Я отправился в главное управление ИРО, где мне дали понять, что пока вопрос не будет выяснен, мне на некоторое время придется задержаться в Германии.

Тогда центр предложил мне принять руководство союзной типографией, печатавшей для управления ИРО в Бад-Киссингене разные канцелярские бланки и брошюры. Я переехал в Бад-Киссинген, где Е.Е.Поздеев, руководитель молодежи из Варшавы, который переходил на другую союзную работу, передал мне дела типографии и познакомил с чиновникам ИРО, с которыми мне предстояло иметь дело.

Наша типография размещалась в трех смежных гаражах: в одном стояла печатная машина, в другом ящики со шрифтами для ручного набора, а в третьем была столовая. Над гаражами было две небольших комнаты с кухней, где жила супруга Поздеева с двумя маленькими дочками. Она нам готовила завтраки, обеды и ужины. В то время в типографии работало шесть членов Союза, в том числе Сергей Тарасов, динамичный руководитель молодежи из Праги, известный своей успешной союзной работой в Смоленске и других городах центральной России во время войны.

Жизнь членов Союза, работавших в типографии, была однообразна. Они себя чувствовали, как на фронте военных действий. Работа начиналась около 8 часов утра и кончалась к 6 часам вечера. В течение дня печатались всевозможные бланки и другие материалы, заказанные ИРО. Вечером члены Союза ужинали, перекуривали и немного отдыхали. Затем окна плотно затягивались картоном и материей, двери запирались, и работа в типографии возобновлялась с большим напряжением, чем днем. Теперь печатались листовки и другие материалы для Союза. Ночная работа для членов Союза была главной, они ею жили всем своим существом.

В 1947 году руководство НТС почувствовало опасность распыления сил на общественную деятельность среди эмиграции, и стало подготовлять новый поворот Союза — на Россию. В. Д. Поремский разрабатывал «молекулярную» теорию революции в условиях тоталитарного строя, а Г. С. Околович начал организацию работы с советскими военнослужащими в оккупационных войсках. Формальное решение Совета НТС «усилить главное направление деятельности Союза — организацию Национальной Революции в России» последовало 16 января 1949 года. Оно всколыхнуло всех. На практике, оно прежде всего означало развитие контактов с советской армией в Берлине.

Листовки, которые мы печатали по ночам, шли в Берлин, откуда забрасывались в армию. Несколько позже, в 1951 году, началась заброска вглубь страны воздушными шарами. Для этого листовки требовались в еще большем количестве, и мы в типографии работали, не покладая рук. Увлеченные делом, члены Союза забывали все неудобства, невзгоды, недоедание, забывали о собственном отдыхе, работая по 18 часов в сутки, печатая листовки зачастую до утренней зари, чтобы закончить срочный заказ и отправить его по назначению. В угаре такой работы люди теряли счет дням и месяцам, в памяти стиралось все второстепенное, важно было лишь закончить очередную партию листовок.

Каждый, работавший в типографии, был добровольцем и получал бесплатно скромные завтраки, обеды и ужины и бесплатное помещение для сна на чердаке казармы, в которой находилось управления ИРО, где летом было неимоверно жарко. Наличными мы получали 50 новых немецких марок в месяц, которых еле хватало на табак тем, кто много курил. Когда Г. С. Околович, в ведении которого была хозяйственная часть Союза, предложил работникам типографии перейти на регулярную зарплату, несколько членов Союза приняло это, как глубокую обиду: «Мы — союзники, а не рабочие!» Пришлось несколько месяцев вести с ними переговоры, пока они согласились.