Мозаика еврейских судеб. XX век

Издательство «Московский Парнас» в 1922 году выпустило два одноименных коллективных литературных сборника. Первый в продажу не поступал и в книгохранилищах не зафиксирован, про него, кроме названия и объема в 64 страницы, мне ничего не известно; второй сборник вышел в ноябре 1922-го — в нем напечатаны три стихотворения Лапина и его переводы с немецкого: стихотворение Георга Гейма, Теофила Мюллера и Якоба Ван Годиса [38], а также рассказ Лапина и Габриловича «Крокус Прим». В книге было объявлено, что печатается сборник Лапина «1922-я книга стихов» и готовятся к печати «Незабываемые рассказы» Лапина и Габриловича, которые не вышли.

Вторым сборником Лапина стала «1922-я книга стихов». В нее вошло 47 стихотворений, декларативное предисловие автора, датированное 15-10-1922, и, в качестве послесловия, «Посылка» Е. О. Габриловичу, подписанная «Б. Лапин. 21923» (что, надо думать, означает февраль 1923-го). Эта «Посылка» не содержит никаких намеков на интерес к поэзии Мандельштама; более того, слова: «Слава слова, колеблемая „слева“ — Заумьем и „справа“ — Всяческой Акмэ, воскресает силою Брентано и Хлебникова…» — подтверждают устойчивое пренебрежение к акмеизму и сохраняющееся преклонение перед Хлебниковым; последнее подчеркивается и публикацией в «1922-й книге» стихотворения:

Забавно, что среди 47 датированных и недатированных стихотворений «1922-й книги стихов» в нескольких зашифрованно указывается время написания и «партийная принадлежность» автора, шифры такие: «Ц.Ф.Г. 22» — то есть «Центрифуга», 1922, и «М.П.22» — то есть «Московский Парнас», 1922.

Ряд стихотворений связан с немецкой темой — эпиграфы (Шиллер и Шлегель), сюжеты, отсылки (Клейст, Тик, Брентано, Эйхендорф, Фуке и, разумеется, Эрнст Теодор Амадей…). Все это благополучно уживается не только с Лермонтовым, Марлинским или Фетом, но и с «Центрифугой». Вот характерное стихотворение:

«1922-я книга стихов» раздосадовала Брюсова, и он в своем обзоре поэзии, назвав Лапина «полудебютантом», ее разругал: «Только этой осенью появились его первые стихи в печати (сборник „Молниянин“). В свое время они дали повод говорить о таланте молодого поэта; тем серьезнее должно отнестись к его новой книжке. В сущности в ней тот же Б. Лапин, как полгода назад, но что в первый раз может быть сочтено своеобразием, при повторении начинает походить на оригинальничанье. Стихи Б. Лапина, большею частью, мало вразумительны. Это не значит, что нельзя доискаться в них смысла. Читавший Маллармэ, декадентов, футуристов сумеет дешифровать ломаную речь Б. Лапина, однако, поэтическая речь вправе отличаться от прозаической не одной образностью, но и синтаксически только ради чего-нибудь, — для большей выразительности, большей сжатости. Ломать язык, чтобы не говорить как другие, — ребячество. Зачем изломана речь Б. Лапина часто неясно».

Свои ранние стихи сам автор в совершенно иную эпоху, в 1934 году, оценивал, как «книжные, туманные и оторванные от жизни», между тем как его «ученик» и впоследствии вполне успешный писатель Евгений Габрилович в 1968-м, идеологически отнюдь не либеральном, году оценивал их иначе: Лапин «увлекался Тиком, Брентано и писал стихи тонкие, словно вздувавшиеся на ветру. Это была поэзия редких слов, скорбных образов, одна из самых сильных в те годы» [39].

В воспоминаниях Габриловича содержится портрет Лапина 1923 года: «Б. М. Лапину было тогда лет восемнадцать, он был худ, я бы сказал — костляв, невысок, черен, с большим лбом и чудесным взором. <…> Он увлекался немецкими романтиками и русскими „центрифугистами“ — группой поэтов, казавшихся нам пожилыми, но состоявшей из очень молодых литераторов: Аксенова, Пастернака, Боброва и кое-кого из других. Мои сочинения гимназических лет, которые я ему показал, Борис Лапин назвал сиропом, кашей и реализмом и сказал, что так сейчас пишут только дамы в пенсне. Он велел мне прочесть Рембо и Клейста и начать сызнова, со стихов, а не с прозы. <…> Он писал, казалось, всегда: по ночам, за обедом, во время прогулок и диспутов, в театре, в кино. Он писал на ходу, иступленным огрызком карандаша». И это не последняя здесь цитата из Габриловича.

Можно утверждать, что личное знакомство Лапина с Мандельштамом состоялось в Москве в конце 1922-го. Оно и послужило началом их отношений, продолжавшихся вплоть до самого 1938 года.

Вот свидетельство из «Воспоминаний» Н. Я. Мандельштам: «На нашей полке, появившейся в тридцатые годы, совсем не было поэзии XX века — только Анненский, акмеисты — Ахматова и Гумилев, да еще две-три случайные книги. Поэзию XX века ОМ пересмотрел в 22 году. Случилось так, что два молодых человека решили попробовать, каково быть частными издателями, и заказали ОМ антологию русской поэзии от символистов до „сегодняшнего дня“. Антология открывалась Коневским и Добролюбовым, а кончалась Борисом Лапиным. ОМ, как обычно, искал у поэтов удач: у Добролюбова „Говорящих орлов“, у Бальмонта „Песню араба, чье имя ничто“, у Комаровского „На площади одно лишь слово — даки“, у Бородаевского — „Стрижей“, у Лозины-Лозинского — „Шахматистов“. Он с удовольствием переписал два-три стихотворения Бори Лапина — что-то про умный лоб и „звезды в окнах ВЧК“ и еще „Как, надкусывая пальцы астрам, Триль-Траль [40] целовал цветы“. <…> Антологию запретили, потому что ОМ не включил в нее поэтов, которым уже тогда покровительствовало государство, то есть пролетарских. <…> От всей этой работы осталось только несколько листков верстки».

Сначала разберемся с переписанными Мандельштамом стихами Лапина. Легче всего назвать стихотворение со строчкой о Трилль-Тралле — хотя бы потому, что листок, на который Мандельштам переписал это стихотворение, Н. Я. Мандельштам в 1960-е годы подарила вдове Лапина Ирине Ильиничне Эренбург. Вот переписанный Мандельштамом текст: