Андрей Боголюбский

Гибель союзника и свата стала серьёзной потерей для князя Андрея Юрьевича. Очень скоро это отразилось и на его новгородских делах. Весной того же года он заключил с Ростиславом Мстиславичем мирный договор, один из пунктов которого касался княжения в Новгороде. По договорённости с великим князем Киевским Андрей вывел племянника из Новгорода, где тот просидел «год без недели» (следовательно, до середины июня 1161 года?). Именно так — о добровольном выводе Андреем своего племянника — сообщается в Новгородской Первой летописи; в Ипатьевской же сказано более определённо: «Гюргевича внука» новгородцы «выгнаша от себе». (Суздальская летопись об этом событии умалчивает.) А ещё спустя три месяца, 28 сентября, сын Ростислава Святослав вновь вступил в Новгород. Новгородцы посадили его на стол «на всей воле его» — очевидно, признав свою неправоту и покаявшись за злодеяния, совершённые годом ранее. Тогда же было отнято посадничество у Нежаты Твердятича. Новым новгородским посадником стал Захария — сторонник Ростиславичей ^{98}. [38] Забегая вперёд скажу, что верность Ростиславичу в конце концов будет стоить Захарии жизни.

Год 1161-й оказался исключительно тяжёлым и в истории Новгорода, и в истории Суздальской Руси. «…Том же лете стоя всё лето вёдром, и пригоре всё жито, а на осень уби всю ярь мороз, — с горечью писал новгородский летописец. — Ещё же за грехы наша не то зло оставися, нъ пакы на зиму ста вся зима теплом и дъжгем (дождём. — А. К.), и гром бысть». Следствием этих природных катаклизмов стали голод и чудовищная дороговизна: «…купляхом кадку малую (ржи? — А. К.) по 7 кун. О велика скърбь бяше в людьх и нужа!»

Завершая рассказ о бурных событиях этих лет, скажем ещё, что в том же 1161 году один за другим ушли из жизни сначала муромский князь Владимир Святославич, верный союзник, или, точнее, «подручный», Андрея Боголюбского, а затем Иван Ростиславич Берладник, принесший столько бед и несчастий как себе самому, так и всей Русской земле. Свой путь он закончил в Греческой земле, в Солуни (Фессалониках); «и ини тако молвяхуть, яко с отравы бе ему смерть», — передавал ходившие тогда слухи летописец. Святослав Ольгович и его племянники Всеволодовичи целовали крест Ростиславу Мстиславичу. А вот племянник Ростислава воинственный Мстислав Изяславич в очередной раз рассорился с дядей: «розъгневавъся на стрыя своего… и много речи въста межи ими». Ростислав отобрал у племянника ряд городов, и в их числе Торческ, в котором ранее сидел на княжении Василько Юрьевич, брат Андрея Боголюбского. По всей вероятности, тогда-то Васильку и пришлось вернуться в Суздаль — как мы увидим, очень ненадолго. Мстислав же попытался выгнать из Пересопницы князя Владимира Андреевича и потребовал от него «отступити от Ростислава», но пересопницкий князь остался верен своему слову. А спустя несколько месяцев и сам Мстислав помирился с дядей, и тот вернул ему обратно все его города. Половцы в очередной раз подвергли нашествию южные рубежи Русской земли; в одной из схваток с ними погиб тот самый Воибор, от руки которого пал князь Изяслав Давыдович. Но и на сей раз половцы были разбиты «чёрными клобуками», а на другой год Ростислав заключил с ними мир, который скрепил браком своего сына Рюрика с половецкой княжной, дочерью хана Беглюка (Белука)… Словом, всё продолжалось, как всегда, и конца этому, казалось, нет и не будет.

«Дом Пречистой»

Устранившись от борьбы за Киев и южнорусские города, князь Андрей Юрьевич сосредоточил свои усилия на обустройстве родной земли. Он продолжил широкую строительную программу, начатую его отцом Юрием Долгоруким, но придал ей невиданный прежде размах.

Статья, следующая в Лаврентьевской летописи за той, в которой говорилось о вокняжении Андрея, помечена 6666 годом от Сотворения мира (март 1158-го — февраль 1159-го по привычной нам эре от Рождества Христова). Само начертание цифр — или, точнее, кириллических букв, обозначающих цифры, — выглядело зловеще и заставляло вспомнить ужасы Апокалипсиса и «усугублённое» «число зверя», названное в «Откровении» евангелиста и апостола, Иоанна Богослова (Откр. 13:18). Но ведь и этот, 6666-й год, как и все прочие, был предназначен прежде всего для жизни людей (ибо «о дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой» (Мф. 24:36) — так словами Христа сказано в Евангелии о принципиальной непостижимости точного расчёта времени конца света). Быть может, князь Андрей Юрьевич тоже задумывался об этом, принимаясь в самом начале зловещего 6666 года за возведение грандиозного каменного храма во имя Успения Пресвятой Богородицы в городе Владимире? Ибо храм сей — «Дом Пречистой», как называли Богородичные церкви в древней Руси, — да и сам град Владимир, заново отстроенный князем и поставленный им под защиту Божией Матери — а значит, тоже ставший «Домом Пречистой», — должны были уберечь и его самого, и его людей в равной степени и от земных, и от небесных, потусторонних напастей и бед.

«Заложи Андрей князь в Володимери церковь камену Святую Богородицю…» — этими словами открывается статья 1158 года в Лаврентьевской летописи ^{99}. Летописец указал и точную дату закладки храма: «месяца апреля в 8, в день святаго апостола Родиона, во вторник». Шла седьмая неделя Великого поста (седмица Ваий — предшествующая Вербному воскресенью), и эти дни как нельзя лучше подходили для трудов по разметке будущего храма и закладке рвов для его фундаментов — трудов отнюдь не праздничных, но предвещающих будущий праздник.

В той же статье, чуть ниже, летописец пишет и о другом грандиозном начинании князя: в том же году Андрей «…город заложи болий» — то есть заложил новые крепостные сооружения Владимира, значительно превосходящие своими размерами и мощью прежние, поставленные полвека назад его дедом Владимиром Мономахом.

Об этом строительстве — и города, и храма — и о значении, которое придавал князь тому и другому, мы поговорим более подробно. Сначала — о храме, которому суждено было на несколько веков — до возведения, «в подобие ему», Успенского собора в Москве — стать главным храмом всего Русского государства.

В соответствии с преданием, сохранившимся в поздних летописях, первый деревянный Успенский собор был сооружён во Владимире на Клязьме ещё князем Владимиром Святославичем, Крестителем Руси. Скорее всего, это легенда, едва ли имеющая отношение к действительности: как считает большинство исследователей, Владимир на Клязьме был основан не Владимиром Святым в конце X века, а его правнуком Владимиром Мономахом в начале XII века ^{100}. [39]

Но строя свой храм, Андрей действительно следовал образцу, заданному Владимиром Святым — правда, заданному не в Залесской земле, а в самом Киеве. Образцом этим стала для него знаменитая Десятинная церковь — главный храм Владимировой поры, поставленный в память о совершившемся Крещении Руси. Примечательно, что Десятинная церковь именуется в источниках просто «Святой Богородицей», или церковью Богородицы, — без указания на её посвящение, хотя из более поздних источников известно, что храм был посвящен именно Успению. Точно так же и построенный Андреем собор летописцы его времени, и даже гораздо более позднего, именовали церковью Святой Богородицы, или же «Златоверхой», не уточняя, какому празднику был посвящен храм: название Успение Пресвятой Богородицы применительно к Владимирскому собору появляется в летописях не ранее второй половины — конца XV века ^{101}. И это отнюдь не случайность или какая-то забывчивость авторов летописи. Храм предназначался князем в первую очередь для принесённой им из Вышгорода иконы, был её «Домом» — а значит, в представлении людей того времени, и «Домом» для самой Божией Матери, столь зримо явившей себя во Владимире на Клязьме. В каком-то особом уточнении для обозначения храма надобности попросту не было.