Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Они шли ужасно медленно, останавливаясь время от времени на целых пять минут. Если бы хоть один из спящих легионеров кашлянул во сне или захрапел, арабов мигом бы как ветром сдуло. Они знали каждый камень и каждый куст в этой долине. Они двигались так бесшумно, что я даже стал сомневаться, идут они на самом деле или мне послышалось это. Однако ночью малейший звук становится громким, и слабое шуршание сухих листьев подсказало нам, что они рядом.

Я чувствовал, что они находятся с другой стороны нашего валуна, меньше чем в десяти ярдах от нас. Последние минут десять я старался не делать глубоких вдохов. Пудолл легонько стукнул меня по руке, и я вытащил чеку из гранаты. Услышав звук, арабы тут же молнией кинулись обратно, вверх по тропе.

Первая граната еще перелетала через валун, а я уже вытаскивал чеку из второй. Пудолл, сделав шаг в сторону и дождавшись вспышки взрыва, пустил очередь вслед убегавшим арабам. При разрыве второй гранаты он уже вел огонь, распластавшись на земле.

В это время к грохоту взрывов и автоматной стрельбы прибавились крики наших пробудившихся товарищей. Казалось, барабанные перепонки у меня вот-вот лопнут. Я бросил третью гранату как можно дальше вверх по тропе, но тут Пудолл завопил, чтобы я перестал их швырять, и кинулся в погоню за убегавшими. Я побежал вслед за ним, но, оставшись без оружия, мало чем мог помочь. Он вдруг остановился и пустил очередь, уложив на месте одного из арабов. Крикнув мне, чтобы я подобрал автомат убитого, он снова бросился бежать. Я опасался, не забыл ли он, что взял у меня только два магазина, — если он будет расходовать патроны в таком темпе, то скоро они у него кончатся.

Но тут и преследование кончилось. Какое-то время еще слышалась стрельба выше по ущелью, где сидели в засаде наши соседи. Вообще, конечно, стрелять в таких условиях, когда не видишь толком, что происходит, очень опасно, тем более что ущелье заполнилось нашими товарищами, которые спустились к нам, прихватив карманные фонарики. По соседству с трупом цепочка людей с фонариками была похожа на похоронную процессию. Постепенно выяснились результаты проведенной операции. Рядом с нами валялись два убитых араба, чуть выше на тропе был найден третий. Остальные — если они вообще были — бесследно исчезли, выскользнув из мышеловки.

Мы вернулись в Филипвиль, оставив позади незахороненные тела арабов, воспоминания о ночной схватке и призрак Демара. Фойе этим вечером было набито до отказа, как всегда бывает, когда полк возвращается с операции. Мы горланили песни, пока не охрипли, и пили пиво, пока оно не полилось у нас из ушей.

Сегодня был картье либр. Я пошел в город, пошатался по барам и борделям и вернулся в часть, не обогатившись никакими впечатлениями.

Грубер пожаловался начальству, что у него пропал сак марен (матросский вещмешок) со всем содержимым, и утверждал, что его украли. На самом деле он, скорее всего, продал его и придумал это, чтобы оправдать пропажу. В результате вся рота подверглась небывалому тщательнейшему обыску. Мы разложили свое имущество на строевом плацу, и сержант сверял его со списками, в которых было указано абсолютно все, что нам когда-либо выдавали, вплоть до зубной щетки. Если чего-то не хватало, это записывалось, чтобы выдать замену и вычесть ее стоимость из жалованья. Продолжалась эта процедура четыре с половиной часа. Сак марен Грубера так и не был найден, однако у некоторых легионеров обнаружился избыток кое-каких вещей, и он был конфискован в пользу неимущих. Таким образом равенство было отчасти восстановлено.

Получил письмо от Дженнифер, где она расписывает своего жениха, гвардейского офицера. Истинный джентльмен! Надеюсь, она почувствует угрызения совести, получив от меня часы.

Сегодня вечером был в городе в составе патруля, и у меня произошла любопытная встреча. Я сидел в грузовике возле борделя, ожидая начальника патруля, зашедшего в заведение опрокинуть стаканчик-другой. В это время на улицу вышел один из легионеров и сказал, что в баре сидит англичанин, штатский. Такого здесь испокон веков не случалось.

Я послал его обратно, чтобы он попросил англичанина выйти ко мне. Тот вышел, и так я познакомился с Мартином Фишером.

Фишер принял мое предложение взять нам выпивку в баре, вынес пару литров красного, и мы расположились в кузове нашего грузовика. Оказалось, что он служит радистом на греческом пароходе, который зашел в Филипвиль на пару дней. Я спросил, почему он устроился на греческий пароход, и Фишер объяснил, что в торговом флоте моряки на международных линиях часто работают на иностранных судах — все зависит от спроса на людей твоей специальности и от оплаты. Я сказал, что тоже работал в торговом флоте и плавал на грузовом пароходе в Южную Америку. Фишер поинтересовался, какая это была линия, и, когда я ответил, что «Южноамериканская сейнтлайн», воскликнул:

— Только не говори, что это был «Сент-Арванс»!

— Ну да, «Сент-Арванс», а как ты догадался? — удивился я.

— Дело в том, что я тоже ходил на «Сент-Арвансе» и тоже работал на камбузе. Это было мое первое судно.

Выяснилось, что он служил на «Сент-Арвансе» еще до меня.

Бывают же совпадения! Чтобы два бывших юнги с задрипанного суденышка встретились перед задрипанным борделем в далеком африканском городишке, где вокруг на много миль больше не было ни одного англичанина! Если уж это не подтверждает, что Земля круглая, то не знаю, какие еще нужны доказательства.

Завтра отправляемся в Батну — машины уже загружены и стоят наготове. В казармах пусто, не считая стальных кроватей с соломенными матрасами. Похоже на последний день школьного триместра, только без каникул впереди. Покидать Филипвиль всегда грустно. Конечно, это не бог весть что, но все же намек на цивилизацию: гражданское население, магазины, кирпичные дома вместо палаток, автомобили вместо мулов. Море делает город еще более пригодным для жизни. А пляжи просто чудо — мили и мили белого песка. В нормальной обстановке здесь можно было бы отлично отдохнуть — хотя бы один день за двадцать лет.

Вчера весь день ехали на юг и раскинули лагерь сразу за Бискрой. Вершины гор все еще покрыты снегом. Солнце село, и возникла знакомая картина: горящие во тьме костры и сгрудившиеся вокруг них фигуры с кружками горячего супа в руках. Все глаза прикованы к консервным банкам с бобами, подогревающимся в огне, желудки одобрительно урчат.

Сегодня на рассвете тронулись дальше и через четыре часа достигли провинции Руфи. Это поистине мертвая земля — голые, покрытые пылью красновато-коричневые скалы с разбросанными кое-где клочками кустов. Деревья здесь не приживаются, так как почва представляет собой сплошную глыбу из глины и камня. Дикая, высохшая до предела местность, при одном взгляде на которую хочется напиться. Рано утром эти ощущения притупляются из-за ледяного ветра, но, когда поднимается солнце, они возрождаются с новой силой.

Машины наконец остановились, и мы, высадившись, оказались прямо над величественным ущельем, точнее, даже трещиной в скалах — как будто кто-то прорезал их по дуге гигантским ножом. Это ущелье Руфи — настоящее природное чудо. По дну его течет река, описывая вместе со всем ущельем дугу; стены совершенно отвесные, и, когда глядишь с одной из них на закругляющуюся противоположную, создается впечатление, что находишься в развалинах Колизея.

По стене ущелья тянется выступ шириной три фута, на котором проложена тропа. Мы спустились по этой тропе к реке. Вдали на берегу реки виднеются крохотные арабские жилища квадратной формы, прижавшиеся к скале. В скале выбиты пещеры, в которых устроены стойла для мулов. Есть хижины и выше, их двери выходят прямо на тропу, и можно с порога, перепрыгнув тропу, нырнуть в реку с высоты сотни футов, если возникнет желание покончить с собой. В дверях хижин сидят пропыленные арабы и провожают нас лишенным всякого выражения взглядом. Их жены, сбившиеся в стороне кучками или рассевшиеся рядами, как они всегда делают при нашем появлении, напоминают в своих черных лохмотьях ворон, взгромоздившихся на ветку дерева.