Воспоминания

Я часто посещал бывшего его начальника, известного генерала барона Карла Федоровича Левенштерна, человека доброго, знаменитого гастронома, отживавшего свой век на покое в звании члена военного совета. К нему ездила лакомиться на эпикурейские обеды вся Петербургская знать, объедала его и вместе с тем трунила над его слабостями, из коих, после обжорства, преобладающей была непомерное честолюбие. Он признавал себя вполне государственным человеком и злобился на графа Киселева за то, что тот перебил у него министерство государственных имуществ, на которое он почему то рассчитывал. Разочаровавшись в своих честолюбивых помыслах, он предался окончательно страсти к еде, что вскоре и свело его в могилу. Он часто приглашал меня к себе обедать, объявляя притом непременно о каком нибудь особенном кушанье, которым намеревался меня. — а главное — себя угощать; как, например, о вестфальском окороке, сваренном в мадере, или фазане, фаршированном трюфелями, и т. д. После обеда он обыкновенно вез меня с собою в карете смотреть балеты; к балетам он тоже был несколько пристрастен. Помню из них «Деву Дуная», где Талиони прыгала чуть ли не до потолка. Но я не засиживался долго и обыкновенно после первого действия уезжал домой пить чаи с сыном, которого никак не мог уговорить ходить хоть изредка в театр. Он все сидел за математикой и военной историей. Левенштерн иногда не доверял своим поварам и сам ходил на базар выбирать провизию и проверять цены, причем надевал какую-нибудь старую шинель, принимал меры, чтобы его не узнали. Но раз с ним случилось приключение, только, кажется, не в Петербурге, а где то в провинции. Пошел он на рынок, замаскировав по возможности свою генеральскую форму, и купил двух жирных, откормленных живых гусей; взял их обоих себе под руки и понес домой кратчайшим путем, забыв что на пути гауптвахта. Как только поровнялся он с нею, караульный часовой его узнал и вызвал караул. Испуганный генерал, желая остановить часового, второпях махнул рукою, — и один из гусей в то же мгновение вырвался и побежал. Левенштерн бросился его ловить, а тут и другой гусь выскочил из под руки и последовал за товарищем. В это же время, вызванный караул под ружьем уже отдавал честь генералу-от-артиллерии, барону Левенштерну, и безмолвно созерцал, как генерал в смятении кидался от одного гуся к другому, а гуси, махая крыльями, с громким кряканием отбивались от его высокопревосходительства. После такого казуса. Левенштерн больше никогда не ходил на рынок покупать гусей. О нем рассказывали множество анекдотов, и если не все они справедливы, то во всяком случае верно изображают его характеристику.

Тогда же я познакомился с замечательным нашим химиком, физиком и металлургом Соболевским, на дочери коего женат мой племянник, Александр Александрович Фадеев. Соболевский сделался очень известным введением на некоторое время в России платиновой монеты, и вообще разработкой платины. Я нашел в нем старика умного и любезного; жил он большим барином, имел на Петровском острове богатую дачу с превосходной галереею картин, статуями, бронзами и всякими редкостями; кормил прекрасными обедами с отличными винами; но так как дом его нагревался каким то особенным химическим способом, то для меня, как не ученого, казалось в комнатах ужасно холодно и я радовался окончанию обеда в восьмом часу вечера, чтобы поскорее убраться домой погреться. Под конец, дела Соболевского расстроились и я слышал, что он умер почти в бедности.

Декабря 17-го и 18-го в Петербурге свирепствовал страшный пожар, истребивший зимний дворец; зрелище было ужасное и поразительное [52].

В этих занятиях я просел время в Петербурге и два первые месяца 1838-го года. Граф Киселев хотел передать мне все бумаги, касающиеся Саратовской губернии и прямо отправить меня в Саратов для заведывания там делами в ожидании открытия палаты государственных имуществ По я ему заметил, что я состою пока на службе при другом министерстве, занимаю должность главного попечителя над калмыками и для того, чтобы ехать в Саратов, должен получить официальное назначение и звание, что удобнее уже сделать по открытии палаты. И. С. Тимирязев тоже просил Киселева оставить меня в Астрахани, но граф сказал, что я ему необходим в Саратове, одной из важнейших губернии. Я, между тем, представил Карнееву, для сообщения министру, мой ультиматум, т. е. условия, на коих я согласен остаться у него на службе (по поводу содержания), и они были приняты без малейших затруднений. Затем Киселев, с переходом в его ведомство калмыков, прочитав мою о них записку, заинтересовался ими, а может быть и по внушению графа Блудова, полагавшего, что я для управления ими полезен, — начал колебаться, не оставить ли меня в Астрахани на прежнем месте, с присоединением к нему, по открытии палат, должности председателя палаты гос. им.; и наконец так и решился, поручив мне составить проект новой администрации для калмыков на иных основаниях, с оставлением меня в Астрахани. Также граф просил меня заняться пересмотром ревизий прочих ревизоров до времени моего отъезда, что мне весьма не понравилось особенно опасением, чтобы это не задержало меня еще долее в Петербурге. Граф выказывал ко мне большое расположение, говорил Тимирязеву, что непременно подвинет меня вперед по службе, а мне заявил: «я слышал, что вы хлопочете о жаловании, — пожалуйста, предоставьте себя совершенно мне!» Что я и сделал так, как всегда делал [53].

В феврале сын ной выдержал окончательный экзамен, одним из первых по количеству балов, и поступил в артиллерийское училище; а в том же месяце, 28-го числа, после почти полугодового жительства моего в Петербурге, оба министра отпустили меня к возвращению в Астрахань, где пришлось мне оставаться на неопределенное время. Дорогу опять имел прескверную от весенней распутицы и насилу доехал в конце марта месяца. Впрочем ехать мне было не скучно, потому что мне нашелся сопутник, вновь назначенный в Астрахань вице-губернатором Пфеллер, человек добрый и образованный, но весьма своенравный. Он прежде служил по дипломатической части и долго находился секретарем посольства в Копенгагене. Впоследствии был губернатором в Каменец-Подольске и Вологде, где кончил свою служебную карьеру неприятно. При ревизии им губернии, в одном городе дворянство и купечество объявили ему, что не признают его начальником губернии и отказались допустить его до ревизии. Этот совершенно новый способ выживать из губернии не нравившихся жителям губернаторов наделал тогда много шума, но конец произошел тот, что Пфеллер должен был выйти в отставку.

По возвращении моем я продолжал заниматься делами калмыцкого управления. 12-го мая жена моя с детьми отправились на второй курс лечения минеральными водами в Пятигорск, куда к ней приехала для свидания и также для лечения старшая наша дочь Елена; а я остался в Астрахани до августа один. Делал это время только небольшие разъезды по калмыцким делам в ближайших местах. Возвратился и наш военный губернатор Ив. Сем. Тимирязев, не успев добиться перемещения из Астрахани, хотя прежде настоятельно говорили о предстоявшем будто-бы ему назначении генерал-губернатором в Харьков. А 9-го августа я отправился к семейству моему и оставался с ним в Пятигорске, а потом в Кисловодске до конца месяца. С удовольствием встретился со многими старыми знакомыми, особенно было приятно увидеться с графом Ностицем, князем В. С. Голицыным, Заболоцким, менонистом Мартенсом и другими.

После бесплодной Астраханской степи, глаза приятно отдыхали при виде богатой Кавказской природы, роскошной растительности, яркой зелени, бесчисленного множества разнообразнейших прекраснейших цветов. Но я не долго пользовался этим зрелищем и в начале сентября возвратился со всеми моими в Астрахань.

Этой осенью я сделал две поездки. Одну с Тимирязевым на соляные озера, в низовьях Волги, о коих кто то ему сказал, что можно удесятерить с них доходы; они находятся в 120-ти верстах от Астрахани. Чтобы распознать, правду ли сказали или нет, надобно бы там пробыть хоть с неделю времени, и приступить к обдуманным средствам точнейшего дознания. Но мы, выехав рано утром из города, гнали курьерских лошадей во все лопатки; приехали, взглянули на озера, пообедали знатною стерляжьей ухою, фазанами, с изобильным количеством шампанского и того же дня в десять часов вечера повернули обратно в Астрахань!