Прямой наводкой по врагу

Много позже стало известно о высылке с родных мест нескольких «нелояльных» народов и о печальной судьбе депортированных...

* * *

Наш долгий пеший марш на «большую землю» завершился на юге Николаевской области. На станции Снегиревка мы погрузились в железнодорожные эшелоны и отправились на север. Сначала во мне теплилась надежда, что маршрут пройдет через Киев, но вскоре стало ясно, что проедем восточнее. Глубокой ночью мы остановились на станции Ромодан. Здесь, прохаживаясь с приятелем вдоль соседнего эшелона, я услышал объявление железнодорожника: «Товарищи офицеры, кому на Киев, сейчас отправляется эшелон с танками». Сердце мое дрогнуло, я успел сказать приятелю «Боря, молчок!», вскочил на платформу нужного эшелона, примостился под танком и нетерпеливо ждал, когда застучат колеса.

В полуразрушенном Киеве я провел сутки. Успел повидать отца, встретиться с родителями Веры и со школьной соученицей. Боялся быть задержанным и «на перекладных» устремился вдогонку нашему эшелону. Через трое суток я нашел свой полк в небольшом нищем селе недалеко от Ельни. Если не считать нюансов, моя «самоволка в военное время» завершилась без последствий.

На следующий день после моего возвращения прозвучала команда «Марш!», и полк вышел из села. Проселочная дорога — сплошной песок — тянулась вдоль леса. Как трудно было соблюдать строй после долгого путешествия в теплушках! Да и кони застоялись, тяжелые повозки то и дело застревали в глубоком песке. Несколько первых километров колонна полка напоминала стадо без пастуха.

Долго, больше двух недель, продолжался марш дивизии. Мы прошли без боев по разоренной земле Белоруссии (несколько встреч с разрозненными группками фрицев, оставшимися в лесах после стремительной наступательной операции «Багратион», — не в счет). В начале июля мы перешли старую границу СССР и вступили на землю Литвы.

Воюем в Литве

Здесь мы тоже долго не встречали противника. Первый, не очень удачный бой состоялся у местечка Погиры, к которому мы среди бела дня беспечно подошли строем. Выбирая позицию для своих пушек, я чуть было не наткнулся на немца, бродившего, как и я, по золотисто-желтому полю высокой ржи. Мы успели почти одновременно выпустить друг в друга очереди из автоматов и побежали в противоположные стороны. Не знаю результата своей стрельбы, а немец перебил сустав большого пальца моей левой руки. Было очень больно, когда ротный санитар перевязывал рану. Ночь провел в санроте, следующим утром вернулся в батарею.

Темп нашего наступления был невысоким. Батарея часто поддерживала огнем подразделения полка, а в середине августа фронт надолго остановился на небольшой реке Дубиса, неподалеку от местечка Шидлов. Здесь немцы основательно укрепились, а мы нуждались в пополнении.

В эти дни стало известно об успехах наших войск на юге, о том, что Румыния вышла из войны. Иногда удавалось отлучаться с передовой на несколько часов, и я общался с местными жителями. Было интересно узнавать об укладе их жизни, не очень богатой, но совсем непохожей на нашу.

Несколько наших попыток преодолеть оборону немцев малыми силами успеха не имели. Лишь массированное наступление войск фронта на Шауляйском направлении вынудило немцев отступить. После этого прорыва противник большей частью вел арьергардные бои, а мы, не без потерь, конечно, все теснили его на запад, приближаясь к логову врага — Восточной Пруссии. Но прежде чем попасть туда, наш полк вышел к берегу Немана и несколько дней готовился к форсированию реки (здесь по разнарядке меня чуть было не направили в военную академию). Форсирование отменили, вместо него нам пришлось совершить длительный марш в Латвию, чтобы помочь соседнему фронту уничтожить давно запертую на Курляндском полуострове мощную группировку противника. Это было поздней осенью, шли дожди, передвигаться следовало только ночами, чтобы переброска войск не была обнаружена. К концу марша воины дивизии неимоверно устали. Правда, для нескольких человек, включая автора, значительная часть этого марша оставила более приятные воспоминания. Об этом — короткий рассказ.

О пользе хорового пения в литовской глубинке

Наш путь начинался километрах в десяти от передовой. Висевшие в небе свинцовые тучи исключали возможность обнаружения колонны авиаразведкой, поэтому полкам дивизии было приказано выступить за два часа до заката. Как на грех, минут через десять после того, как колонна нашего полка отправилась в путь, неожиданно послышался хруст, исходивший от колеса первого орудия моего взвода. Пришлось остановиться на обочине в ожидании артмастера, за которым побежал командир орудия Закерничный. Командир батареи Винокуров задержался около нас, приказал мне оставаться при орудии с Закерничным, артмастером и двумя ездовыми, а после ремонта пушки — догонять полк, руководствуясь дорожными указателями. Троих солдат из расчета он забрал с собой.

Вскоре появился артмастер, симпатичный молодой туляк Симунин. Он извлек из своей тяжелой металлической коробки специальный ключ, повозился с минуту и объявил, что раскрошился подшипник, на замену которого уйдет часа полтора. И в это время хлынул дождь, так что о разборке колеса на месте не могло быть и речи. По имевшейся топографической карте я определил, что примерно в километре от нас находится небольшой хутор, и мы отправились туда.

Заехали на территорию весьма скромной усадьбы, обнесенной кривыми жердями, когда уже начало темнеть. Хозяину, угрюмому литовцу лет пятидесяти, объяснили ситуацию, и он молча предоставил нам полупустой сарай, куда мы закатили пушку и передок. Там же нашли кров наши лошади, которых ездовые Гонтарев и Маслов напоили у колодца. После этого, не дожидаясь приглашения, мы впятером вошли в дом. Справа от входа была зала, в ней стол и три скамейки. Из окна просматривался сарай. Мы вошли в залу, не закрывая за собой дверь. Расположились на скамейках и негромко переговаривались. Дверь в комнату налево тоже была распахнута, и мы увидели там фигуру рослой хозяйки, которая, не оглядываясь на нас, хлопотала у плиты. Судя по подчеркнутому безразличию к непрошеным гостям, рассчитывать на хозяйское угощение не приходилось. Поэтому я вышел в сени и оттуда попросил хозяйку соорудить для нас кастрюлю кипятка. На ломаном русском мне' было сказано, что плита сейчас занята, поэтому кипяток будет примерно через час.

Без перспективы на ужин всем нам было довольно тоскливо, и Гонтарев вполголоса запел своим нежным тенором жалобную «Позабыт-позаброшен с молодых, юных лет». Начатую песню подхватил Симунин, обладавший сочным баритоном, затем начали подпевать остальные. Второй куплет мы пели уже в полный голос, а когда дошло до последних слов о соловье, который запоет ранней весной, оказалось, что у нас появились слушательницы: из сеней на солдат глядели любопытными глазами две бедно одетые девчушки, одной было на вид лет восемь, другой побольше десяти. Когда мы закончили песню, девочки продолжали стоять в сенях, явно ожидая продолжения. Это придало нам куражу, и мы запели «Катюшу». Видимо, мелодия была девочкам знакома, так как они после первых слов песни заулыбались. А когда мы начали второй куплет, в двери появился хозяин. Литовец теперь не хмурился и смотрел на нас с интересом. Через минуту он протолкнул дочерей в залу, а сам окликнул жену, которая стала рядом с ним. Видя, что слушателей прибавилось, наш самодеятельный «вокальный квинтет» не на шутку воодушевился. Едва закончив «Катюшу», мы выбрали для следующего номера «Из-за острова на стрежень» с прибаутками. Песня пошла хорошо, а когда после первого куплета неожиданно для слушателей в быстром темпе зазвучала шутливая «Ах ты Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это», лица хозяев расплылись в улыбках, они вошли в залу и уселись на свободной скамье. Певцы раззадорились, и следующая прибаутка уже сопровождалась дробным перестуком солдатских сапог и ботинок, а запевала Гонтарев умудрялся еще и присвистывать. Литовцы заразились нашим энтузиазмом и начали прихлопывать в ладоши. Этот номер закончился полным триумфом, а усталые певцы вышли на перекур, пообещав продолжить концерт. Нудный дождь еще продолжался, поэтому мы курили в сенях, распахнув входную дверь. Оттуда было видно, что хозяйка со старшей дочерью, сидя на коротких скамеечках, чистят картошку. Рядом стоял огромный, емкостью побольше ведра, чугун. Стало похоже на то, что лед в сердцах хозяев растаял и нас ожидает ужин. Это прибавило настроения. Дождавшись момента, когда чугун занял место на плите, мы продолжили концерт. Теперь были исполнены «По Дону гуляет казак молодой», «Випрягайте, хлопцi, коней», «Ревела буря, гром гремел», а завершила программу веселая «Ти ж мене пiдманула, ти ж мене пiдвела», которую в нужные моменты сопровождали топот и присвисты. Пока мы перекуривали после концерта, на столе появилась большая миска, полная крупных кусков вареного картофеля, тарелка с пятью головками лука и баночка с солью. На сложенном вдвое холщовом полотенце лежало пять солидных ломтей серого хлеба. С жадностью набросились «артисты» на угощение, которое запили кипяточком. Гонтареву и Маслову было поручено ночевать в сарае (это называлось дежурство у пушки), остальные устроились на полу в зале.