В подполье встретишь только крыс

Работа групповодами не только дала нам средства к существованию, она была вместе с тем чрезвычайно интересной. Я душой отдохнул в общении с чистыми, любознательными людьми, наслаждался посещением музеев, галерей, зрелищных предприятий. Это было, как курс лечения после психушки. Но работа эта была, к сожалению, временной. Турбаза закрывалась 15 августа, т. к. 1 сентября начинались занятия в школе. Вопрос о куске хлеба вновь встал на повестку дня. Но за это время я узнал, что есть места, где на работу можно поступить даже без предъявления паспорта. Так, мне сказали, можно было поступить рабочим в магазин. Я решил это проверить. Идя по улице в последний день своей работы на турбазе, я зашел в овощной магазин. Спрашиваю директора. Меня направляют в подвал. Невысокий, худощавый, подвижный мужчина.

– Вы – директор? Я насчет работы.

– На сколько времени?

– Да насколько придется. Насколько сил хватит.

– Значит, Вы хотите постоянным рабочим в штат?

– Да, конечно.

– А паспорт у вас есть?

– Да! Есть! – и я лезу во внутренний карман.

– Не надо сейчас, – делает он нетерпеливое движение. – Когда понадобится, спросим. А сейчас сходите к делопроизводителю. Пусть запишет вас в штатный список. Когда вы сможете выйти на работу?

– Да когда прикажете. Хоть завтра.

– А сегодня вы не могли бы начать? Сейчас. До конца рабочего дня осталось всего 4 часа, но я вам запишу полный рабочий день. Сейчас начнется вечерний завоз, а у меня совершенно нет рабочих.

Так я стал рабочим магазина «Фрукты – овощи» № 7. Работа через день по 12 часов. Оклад 65 рублей. Кроме этого, бесплатный обед за счет директорского фонда. Кроме того, бесплатно брак фруктов и по пониженным ценам подпорченные фрукты и овощи. А сверх всего этого почти узаконенное «несунство». Я видел это, но себе позволить, естественно, не мог. Для меня это действие смягчить словом было невозможно. Называй, как хочешь, хоть и «несунством», но по смыслу это все же воровство.

Но однажды, когда я выходил после работы из магазина, меня остановил Семен Абрамович (директор).

– Петр Григорьевич, пойдемте со мной! – и он повел меня в подвал. Там взял мою хозяйственную сумку, наложил в нее фруктов и сказал: «В таком объеме можете брать всякий раз, идя с работы».

– Нет, Семен Абрамович, я этого делать не буду.

– Я так и думал. Ведь я знаю, кто вы такой. Но я прошу вас обязательно брать. Иначе вы у нас работать не сможете. То, что я вам сейчас показал, я в свое время показывал всем рабочим, но люди увлекаются и перехлестывают указанные мною нормы. Время от времени мы обыскиваем таких «увлекающихся» и наказываем. Так вот, если вы не будете делать того, что делают все, т. е. уносить с работы, вас будут считать доносчиком, и жизнь ваша станет невыносимой.

– Ну, раз вы знаете, кто я, то я вам скажу, что нести мне еще опаснее. Меня не вы, а другие могут обыскать при выходе, чтобы скомпрометировать.

– Петр Григорьевич, об этом не беспокойтесь. Если бы такое случилось, я всегда подтвержу, что это выдал я, лично, в порядке премии.

Так я стал «несуном», т. е. делал то, что делают в СССР все, кто не получает достаточно на жизнь в виде заработка.

Жизнь материально стала легче, а главное, появились в постоянном рационе семьи свежие овощи и фрукты. Но 65 рублей в месяц на трех невероятно мало. Даже если сюда прибавить 50 рублей, получаемых младшим – Андреем, то и тогда 115 на четверых – тоже немного. В общем, Зинаиде, хоть и в меньшей мере, но приходилось подрабатывать. И я соображаю: работали же когда-то по 12 часов… ежедневно. И… поступаю во второй магазин – продовольственный. Это еще 65 рублей и трехразовое питание. Теперь я получаю в месяц (на руки) 126 рублей, ровно столько, сколько платил в виде подоходного налога и партийных взносов, когда был начальником кафедры. Таково советское равенство. Но и то я смог добиться этого «равенства» только благодаря тому, что использовал «преимущества» «самого короткого в мире рабочего дня». В самом деле, как бы я смог работать на двух работах, если бы рабочий день был 8-часовым? А при «самом коротком» могу получать свои 126, работая ежедневно по 12 часов. В своих рассуждениях о 12 часах в прошлом я не учел, что те работали фактически 10 (два часа перерыва на еду), и имели один раз в неделю выходной и сокращение рабочего дня на два часа накануне выходного. А я впрягся за свои 126 на настоящие 12, без выходных и без сокращений. В результате за месяц я так измотался и исхудал, что на мне все висело, как на вешалке. И, придя домой, я не способен был даже на то, чтобы помыться. Еле сбросив верхнее, я падал в кровать и тут же проваливался в темноту. Особенно выматывался я в день работы в продмаге. Слишком тяжелые грузы были там. Утром с тяжелой головой тащился на работу.

Зинаида Михайловна расстраивалась. Требовала: «Брось одну работу. Зачем она нужна, если здоровье гробится». Но я все оттягивал. И тут она предложила: «Оставь одну работу и рядом с собой устрой Олега. Под твоим наблюдением он будет работать». И я был настолько измучен, что согласился на этот выход. Согласился, но никогда не смогу простить советскому правительству то, что оно поставило нас в условия, заставившие привлечь к непосильной работе тяжко больного сына. Семен Абрамович, идя мне навстречу, принял его на работу и позволил ему отдыхать, когда нужно. Но я всегда, как под дамокловым мечом, ходил под угрозой внезапного эпилептического припадка у Олега, да еще когда он будет с грузом или у открытого люка, или на лестнице. Особенно ясна мне стала социальная несправедливость порядков в СССР после того, как в Америке Олегу дали не только пенсию по его заболеванию, но и назначили дополнительное вспомоществование для ухода за ним. Ему не только работать не положено, за ним еще и ухаживать надо – говорит американская служба социального обеспечения. Мы – родители, что тоже прекрасно знали. «Народная» же власть этого знать не хочет. Она не только ничего не платит на такого ребенка, но и мать, его растившую и за ним ухаживающую, считает не работающей.

Пока мы с Олегом трудились, наша мама время от времени «развлекалась» тем, что вела одностороннюю переписку по поводу незаконного лишения меня пенсии. Она писала в соответствующие органы, а те молчали. Я после посещения ГУКа и Академии сказал, что больше с моей стороны не будет никаких шагов. Но где-то в октябре, слушая рассказ жены о ее переписке, я озлился и написал министру обороны такую записку:

«Родион Яковлевич!

По слухам я разжалован из генералов в рядовые. Я склонен верить этим слухам, потому что уже скоро полгода, как я вышел из спецпсихбольницы, но до сих пор не восстановлен на службе и мне не назначена заслуженная пенсия. Прошу восстановить мои законные права. А если, вопреки закону, я разжалован, то имейте хотя бы мужество, сказать мне это в глаза. Я за свою службу даже ефрейтора не разжаловал заочно.П. Григоренко»

Постановления о моем разжаловании не видел ни я, ни моя жена. Поэтому я опасался, что когда-то могут заявить такую провокацию: «Видите, он утверждает, что разжалован. А где документ об том? Это явный признак сумасшествия». Поэтому о разжаловании я всегда говорил в очень осторожной форме.

Когда примерно через месяц я снова подшутил над Зинаидой Михайловной насчет ее односторонней переписки, она сказала: «Ну, что же делать. Ты же не пишешь. Приходится мне».

– Как не пишу? А Малиновскому?

– Так разве то письмо? – сказала она. – То же вызов на дуэль.

Однако вызов этот подействовал. Малиновский снова пошел в секретариат ЦК.

– Я прошу решить вопрос с пенсией Григоренко.

– Вы – министр обороны. Вы и решайте своей властью.

– То, что можно назначить моей властью, я назначил. Солдатскую пенсию – 22 рубля. Но он от нее отказался.

И тогда секретариат принял решение: «Разрешить министру обороны назначить Григоренко Петру Григорьевичу пенсию – 120 рублей в месяц».

Во второй половине декабря 1965 г. я получил заказное письмо. В конверте лежала пенсионная книжка без какой бы то ни было препроводительной. На следующий день позвонили из Мосгорвоенкомата и, убедившись, что пенсионная книжка получена, сообщили, что пенсию получать в Ленинском отделении Госбанка. Я написал резкий протест против назначения такой пенсии, хотя пенсию принял. Она позволяла нам освободить от непосильной работы Олега.