Среди падающих стен (ЛП)

Товарищи пытались так объяснить это: пан Випославский и его жена пани Викта - алчные люди, гонятся за наживой, а за нас им платят большие деньги. Они не станут подвергать себя опасности из-за нас: сначала наживутся на нас, а потом выдадут немцам или, в лучшем случае, угрозами будут вымогать еще деньги.

Мы не знаем, когда они собираются нанести удар, и потому живем в постоянном страхе. Каждое утро, когда пани Викта уходит за покупками, мы прилипаем к окну и ждем: она вернется одна или приведет с собой немцев...

Но это еще не самое страшное, - продолжают свой рассказ наши сожители, судьба наша зависит не только от хозяина и его жены, которая вертит тут всем и способна на всякую подлость. Беда может свалиться на нас с другой стороны: пани Квятковска, сестра хозяйки, живет тут поблизости, она еще большая антисемитка, чем ее сестра, и еще более алчная вымогательница. В последнее время сестры поссорились между собой и стали лютыми врагами, так что пани Квятковска может захотеть отомстить сестре, выдав нас... Да и шантажистка-еврейка может нас предать.

Она, правда, подружка хозяйки, "своя жидовка" (у антисемитов издавна был обычай "водить дружбу" со "своим жидком"), потому без спросу ничего не предпримет. Но уже только то, что она крутится в городе среди таких же, как она, типов, вызывает беспокойство: в один прекрасный день она может ведь выдать нас.

Наши товарищи по несчастью торопятся покинуть этот дом и ищут себе новую "малину". Они не могут понять, зачем мы пришли сюда и советуют нам как можно быстрее смываться отсюда. Но мы "убедили" их, рассказав нашу историю: мы не только пришли сюда, но нам придется остаться здесь на несколько дней, если нас не выручат.

1.3.1944

Все то время, что мы находимся на улице Раковецкой, мы заняты исключительно "малинной политикой". Все то, что волновало нас в укрытии на ул. Тварда: мировая политика, положение на фронтах, - отодвинулось на задний план. Мы не ждем теперь, чтобы наши связные - Марыся Файнмессер и Инка Швейгер принесли подпольную газету или рассказали о новостях, услышанных по радио. Мы стали пассивнее, потеряли интерес к тому, что происходит в мире. Теперь для нас все вертится вокруг таких вопросов: хозяйка задержалась дольше обычного в городе - что это значит? Еврейка-шантажистка шепчется долго с хозяйкой, хозяйка злится и придирается к нам попусту - отчего бы это?

Все это вопросы нашего "бытия и небытия", и, поднимаясь утром, мы чувствуем себя как воскресшие из мертвых.

Долго так продолжаться не может. Нам нужно уйти или как-то изменить обстановку здесь, чтобы не приходилось заглядывать в глаза хозяйке и читать в них наш приговор.

Бронек, Галина и Юрек совсем уже отчаялись. Но нам с Грайеком ведь некуда идти. У нас нет надежды найти другое убежище. И потому нам остается только одно: изменить обстановку здесь.

Прежде всего, мы попытались оторвать еврейку от нашей хозяйки и от преступного мира. Мы включили ее в список получающих ежемесячное пособие от подпольного комитета, чтобы она не нуждалась в легкой наживе. Ей сразу выдали несколько тысяч злотых, теперь она "свой человек", и мы почти уверены, что она нас не выдаст. Она даже стала жаловаться нам на своих прежних приятелей.

При случае мы дали понять хозяйке, что знаем о ее и пани Квятковской "темных делишках", и намекнули, что подполье, с которым мы связаны, отомстит им, если с нами что-нибудь случится.

Мы показали ей сообщение, напечатанное в подпольной газете, о смертном приговоре, вынесенном подпольным трибуналом полякам, которые выдавали евреев.

Сообщение это потрясло хозяйку. Теперь только дошло до нее, что наша частая гостья - это не просто родственница или приятельница, а человек "из партии", как выразилась пани. Теперь она поняла, что мы не одиноки, что кто-то стоит за нами. Со страху наши хозяева стали теперь "шелковыми".

Но ненависть к евреям так велика, что искоренить ее хозяева не в состоянии. В "дружеской" беседе, где речь шла не о наших будничных делах, а о мировых проблемах, о судьбах Польши, у хозяина прорвалось: "То, что начал Гитлер, польскому правительству придется закончить после войны".

И он вовсе не хотел нас задеть, просто сказал то, что думал, что было у него на душе и не могло не слететь с языка даже тогда, когда он не хотел портить с нами отношения.

Теперь, когда мы сломили этих троих, стало намного легче, чем в первые дни. Но когда мы вспоминаем, в чьих руках наша судьба, нам становится не по себе. Первое впечатление и первое отвращение так глубоко запали в душу, что они отравляют нам даже ту ничтожную радость, которая выпадает на долю еврея на "арийской" стороне. Мы не можем быть спокойными по другой причине: нам ведь удалось обезвредить только часть шайки, а ведь сестру хозяйки мы не "обработали" и не можем "обработать", так как мы не знаем ее вообще, и сюда в дом она не ходит. Нам придется положиться на ее совесть (есть ли она у нее?) или на ее незадачливость,

15.3.1944

Сегодня пришли добрые вести: Фелека освободили 10 числа. Он успел побывать в КРИПО, в гестапо и в тюрьме Павиак. И всюду - допросы и пытки. Немцы хотели вырвать у него признание, что он строил укрытия для евреев, и выпытать адреса и имена этих евреев.

Фелек выстоял под пытками, не прельстился обещаниям выпустить его на свободу и твердил свое: "Я - поляк - стал бы жертвовать жизнью ради жидов? Знал бы я только, где они", - повторял он на допросах.

Но немцев не так просто обмануть. Они вновь пытали его, пересылали из одной тюрьмы в другую, но почему-то не догадались сделать обыск на Твардой, 31. Может, не подозревали, что он дойдет до такого нахальства: будет прятать евреев у себя в доме?

Сын польского народа, который прошел через тюрьмы санации, когда он сидел за коммунистическую деятельность, теперь показал свою душевную красоту, защищая жизнь евреев. Он рисковал собой, спасая нас.

Фелека, конечно, не освободили бы по "отсутствию состава преступления", просто в Павиаке он сумел купить своих мучителей, обещав им солидный куш. Когда его, избитого, измученного, выпустили, он заплатил своим "спасителям" 20 тысяч злотых.

20.4.1944

Начался еще один день, обычный день в ряду похожих друг на друга печальных дней.

И не радует нас яркое солнце, заглядывающее в окна сквозь густые ветви деревьев, окутавших зеленым покрывалом дом.

Нам теперь еще тяжелее: Бронек, Галина и Юрек ушли в другое место, и мы остались вдвоем: Грайек и я.

А кончился этот день совсем не так, как начался, и не как другие дни.

Уже стемнело. Мы сидели, углубившись в чтение, вдруг кто-то рванул крышку погреба, и грубый женский голос выкрикивал: "Жиды, выходите, не бойтесь". Это было так неожиданно, что мы совсем растерялись. Вот и настало то самое страшное, чего мы боялись с той минуты, как пришли сюда.

Нет смысла прятаться. Надо выходить. Сверху доносился еще голос мужчины, тоже незнакомый. А в доме шум, крики, ругань. И незнакомые люди: женщина среднего роста смотрит сердитыми, пронизывающими глазами, высокий мужчина в военной шинели. Оба ругают наших хозяев последними словами. А в углу молча стоит наша новая "приятельница" еврейка, и ей тоже достается от гостей.

С нашим появлением "беседа" прекратилась. Хозяин старается успокоить нас, он представляет нам гостей: супруги Квятковские.

Сколько мы слышали о них, как боялись их, а теперь они здесь. Присутствие еврейки-вымогательницы лишь усиливает наше беспокойство: нет сомнения, банда решила с ее помощью покончить с нами. Маска упала с ее лица. Напрасно тратили мы деньги, помогая ей. Вся эта ссора не более, как притворство.

Вдруг Квятковский исчез. Стефан тут же бросился вслед, хозяйка не замедлила выскочить за ними. Во дворе - перепалка. Стефан не отпускает Квятковского. Тот все твердит, что идет за папиросами. Хозяйка уговаривает Стефана вернуться в дом: Квятковский не сделает ничего плохого, она даже пытается растолковать ему, что и шинель то у него не военная, это форма рабочих газовой компании.