Неподдающиеся

И, как видишь, я не ошибся. Пресса единодушно отметила этот жест, блестяще выполненный Шурой. Я специально сохранил все, сказанное критиками об этом эпизоде, выписал отдельно! Вот, например, что в «Известиях» от первого марта тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года писал о нем Ираклий Андроников: «…И с каждой повой сценой, вы все больше убеждаетесь, что дирижер — артист А. Костомолодский, великолепно исполняющий эту мало кому доступную роль — дирижирует не только оркестром, не только спектаклем. Он дирижирует судьбами лермонтовских, героев».

— Я это помню наизусть. У меня в портфеле и другие заметки. Смотри. — И Юра передал мне тетрадь с вклеенными на ее страницы рецензиями. Я их переписал для себя:

«Литературная газета», 26.V.64 г. «Человек и его судьба». А. Солодовников.

«В спектакле “Маскарад”, заново поставленном Ю. А. Завадским в Театре им. Моссовета, есть один впечатляющий образ — дирижер. Его нет в пьесе Лермонтова, однако кажется, что, извлекая из смятенных душ героев хачатуряновскую музыку, именно дирижер властно направляет ход событий. Он стал необходимым действующим лицом.

Больше того: без него не было бы такого спектакля…»

«Театр», № 5, 1964 г. «Со сброшенной маской!» И. Вишневская.

«…А из черной оркестровой ямы страстным, трагическим, тревожным, рвущим душу вальсом Арама Хачатуряна, его музыкой дирижирует старый как мир, весь в черном, дирижер. Это новая роль в пьесе “Маскарад”, роль без слов, роль, состоящая из одной мимики, только из жеста, только из выразительнейшего грима, роль даже не сыгранная, а прожитая перед нами актером А. Костомолодским. Но эта роль не дописана, не придумана, она сама как-то родилась изнутри пьесы Лермонтова, она — эпиграф драмы, она — ее символ, ее настроение. Что делает дирижер в спектакле? Он дирижирует музыкой. Это лишь первый пласт роли. Но в нем есть большее: это стоит перед “Маскарадом ” сама жизнь, страшная, седая, трагическая, диктующая и порабощающая, и приказывающая, и жалкая. Вот дирижер чуть поворачивается в зрительный зал — и на лице его с плотно сжатыми губами разные выражения, словно разные маски. Вот — презрение, вот — отчаяние, вот — боль, вот — ненависть, вот — безразличие судьбы, вот — холод высокомерия, вот — жалость человеколюбия, вот — сожаление, вот — печаль, вот — ирония, вот — насмешка, вот — тайные скрытые горькие слезы…»

«Московская правда», 28.VI.64 г. «Встречи, которые запомнились». В. Рыжова, театральный обозреватель.

«…Яркий луч прожектора освещает дирижера А. Костомолодского. Он поднимает руку — и начинается музыка. Она возникает везде, в разных уголках театра, она не звучит только в оркестре, ибо… оркестра нет. А. Костомолодский дирижирует не оркестром и даже не музыкой: он дирижирует спектаклем, он руководит действиями героев…»

«Театральная жизнь», № 12, 1965 г. «Сражающийся Лермонтов». Дм. Зорин.

«…С его «странным» дирижером (А. Костомолодский), управляющим не только музыкой, но где-то и маскарадными рожами, имеет самую естественную земную основу».

«Театр», № 5, 1966 г. «Режиссер и Время». М. Любомудров.

«…В какие-то моменты дирижер неожиданно поворачивается в зал и смотрит на зрителя долгим суровым взглядом. И вмиг исчезает граница между залом и сценой.

В этом движении дирижера есть нечто глубоко волнующее…

Объединяются зал и гордый демонический старец. Завадский и стремился к этому единству зрителей и театра…»

— Интересно! — сказал я, закончив просмотр и прочтение отзывов прессы. — Но ни в одном из них, Юра, я не нашел твоего единомышленника, человека одного с тобой мнения об удивительном жесте — повороте головы дирижера.

— А мне и не нужны единоверцы в таком деле, как мое — сугубо личное — понимание искусства. Сколько людей, столько и мнений, что совершенно естественно: ведь это — жизнь!

Во второй половине XX века добрых людей (я имею в виду тех, кто совершает добрые бескорыстные поступки) называют «странными».

Странным, очевидно, был и Завадский. Вот один тому пример.

Юрий Александрович с писателем Александром Воиновым состоял в самых обычных отношениях. Никакой особой дружбы между ними не наблюдалось. Просто они довольно часто одновременно отдыхали в писательском Доме творчества «Переделкино».

Я дважды приезжал туда проведать Юру. По всему чувствовалось, что тогда он был очень одинок: визитеров из столицы я у него не встречал. Навещал своего главного режиссера только уже немолодой администратор его театра.

У Саши Воинова была жена — опереточная актриса Нелли Савина. Она однажды устроила свой творческий вечер для писателей и их семей в этой дачной местности. Непосредственность ее исполнения, сердечная теплота покорили зрителей. Но чувствовалось: все, что актриса делала на сцене, она придумывала сама…

Я был в тот день в Переделкино, сидел между Юрием Александровичем и Сашей. Когда после окончания концерта Воинов спросил у мэтра его мнение, Завадский сказал:

— Все есть… кроме режиссерской руки. Савина — сценична, хороший голос…

И Юрий Александрович решил помочь Нелли. Что он и сделал, причем по собственной инициативе, вот так — вдруг — без каких-либо экстраординарных причин.

Шел 1977 год — последний год его жизни. Как-то, гуляя по дорожкам большого садового участка, Завадский спросил Воинова:

— Почему ваша жена так часто уезжает в Москву?

— Она готовится к сольному концерту.

Юрий Александрович поинтересовался программой. Саша сказал, что у Нелли будет вечер старинного романса.

Вечером Савина вернулась, и Юрий Александрович при мне спросил у нее:

— Как будет строиться программа вашего концерта?

— Как всегда — традиционно, — ответила Савина. — Ведущий объявляет номера, аккомпанирует трио: скрипка, виолончель, рояль и — отдельно — два гитариста.

— А не хотелось бы вам нарушить такое, уже набившее оскомину ведение программы? У вас нет желания принять публику не в театральном зале, а у себя в салоне?

— Дорогой Юрий Александрович, вы меня, очевидно, спутали с княгиней Волконской: это у нее был салон.

— Да, но мы с вами можем подарить зрителю особую музыкальную поэтическую атмосферу салона наших дней, не тревожа памяти покойной княгини.

Честно говоря, я решил, что у Юры начинаются старческие странности, которые врачи грубо называют маразмом или склерозом. И Завадский, очевидно, это почувствовал. Поэтому он перешел к конкретному:

— Скажите мне: какие у вас будут туалеты?

Савина тут же принесла свою последнюю афишу, где она в белом бальном платье кружилась среди переделкинских берез. На афише была надпись: «Я помню вальса звук прелестный…»

— Этого вполне достаточно! — решительно заявил Завадский. — Создадим романтический спектакль, фоном которого будут бессмертные мелодии и поэзия прошлого. Назовем его «Встречи и разлуки». Для этого вы, Саша, приедете за два часа до концерта. Мой администратор привезет вам кое-что из нашей постановки «Маскарада».

Так и произошло! В день концерта Н. Савиной ее муж приехал заранее в Дом культуры имени Чкалова. И, когда актриса вышла на сцену этого прекрасного камерного зала, она не удержалась и ахнула от восхищения, ибо очутилась в уютном салоне, достойном княгини Волконской. Все соответствовало той далекой эпохе: кресло, канделябры, драпировки, ковры. За столиком сидел ведущий — ныне покойный талантливый чтец Валентин Миронов. Весь концерт был объединен единым сюжетом: поэзия, которой отвечал романс.

Вечер прошел с громадным успехом. К сожалению, по состоянию здоровья Юрий Александрович не смог присутствовать и не увидел своего последнего творческого детища. Памятью остались лишь отзывы прессы да созданный под влиянием этого представления музыкально-поэтический театр «Камелия».