Явь и сны писателя-фантаста в реальном мире

Я ему: "Вспомнил. Фамилия у вас такая: Разумный. Но этот "камуфляж" никого не обманет: вы — дурак". И отошел в сторону. В трамвае звучит: "Остановка Резницкая". Он зашипел: "Резницкая, Резницкая… резать, резать…" А я говорю: "Название этой остановки произошло не от глагола "резать", а от слова "риза", там жили ризники, которые ткали… А потом уже какой-то грамотей перекроил в Резницкую". — "Нет, — взбеленился подполковник, — резать, резать!" Но это так, к слову…

Судили меня в здании, что на площади Богдана Хмельницкого. Быстро все прошло. Судья назвал меня фашистом. Выступил адвокат. Он с мамы содрал все деньги, которые только можно было. Пьяный, как чоп. Поднялся, качается: "Товарищи судьи! Мой подзащитный — мерзавец и антисоветчик, это понятно, но если можно, дайте ему меньше". Срок, конечно, вкатили на полную катушку.

Когда меня вывели, навстречу мать. Спрашивает: "Сколько?" Я сказал… Она упала в обморок. Какая-то женщина начала поливать ее водой из лужи. Меня завели в каталажку при суде. И тут появился Учитель. Сам. И это был не сон…

— Невидимый для других?

— Ну, разумеется… Но я Его видел, говорил с Ним, обнимал Его. И Он…

— Как это?

— А вот так. Понимайте, как есть. После этого я все время был с Ним, а Он — со мной. Он Сказал: "Мужайся, так должно быть, надо пройти это все. Легких дорог нет — только путь страдания. Если принял на себя тело этой земли, то должен все грехи и боли генотипа — народного и личного — принимать…"

Бандюги и Аэлита. Астральный разговор с товарищем Сталиным

— В лагере вам довелось сидеть с бандитами и ворами. Как вы с ними уживались?

— Чекисты, после того, как я попытался однажды убежать, велели главному вору-пахану меня убрать: мол, поквитайтесь со стукачом. Но он тюремщикам не поверил, зашел ко мне и говорит: "Тебя велено прирезать, но вижу — ты свой парень. Тем более, что сегодня приснилась мне Божья Матерь". И наказал своим: "Сашка не трогать…" Они любили, когда я им рассказывал истории про космос, про будущее человечества. Пересказывал и "Аэлиту" Алексея Толстого. Есть там, если помните, такие слова в конце: "Где ты, где ты, где ты, сын Неба?" Пахан плакал, слезы текли: "Вот сука! Вот хорошо! Мерзавец, как хорошо!" И: "Ишо давай". Я им три раза рассказывал об Аэлите, ворам этим, и они каждый раз рыдали.

— А как отнеслись к вашей "дружбе" с ворами тюремщики?

— Видя, что здесь меня не режут, отправили дальше — в Карлаг. А в начале марта 1953-го снится мне сон… Будто бы сидит Сталин в кресле-качалке и я с ним разговариваю. "Иосиф Виссарионович, — спрашиваю, — ты знаешь, что творится вокруг?" — "Канэчно, знаю". — "Но это же мерзость, это же страшные вещи, миллионы загубленных жизней… Вот и меня зачем-то в тюрьму упрятали". А он: "Это я тэбя пасадыл? Это же тэбя тваи друзья пасадылы…" Потом собеседник вдруг вспыхнул и начал по периметру обгорать — словно огненная искра вырезала его фигуру из реальности.

— Ну и сны у вас…

— Я этот сон своему напарнику по нарам — цыгану рассказал. Он говорит: "Умрет палач, умрет". А на другой день слышим по радио: так и есть — великий вождь скончался. В тюрьмах неделю на радостях "ура" кричали.

Попытка побега из ада. Защитный купол. Пистолет у виска

— Вы ждали амнистии? — Ждал, ждал и не дождался. Амнистия была только ворам и разбойникам. В октябре 53-го решил бежать с одним другом, киномехаником Суворовым. И не просто так, а на воздушном шаре улететь. Напарник был физик, разбирался в этом. Отец привез мне две тысячи рублей. Мы начали через подставных лиц закупать аэростатный шелк. Думали надуть шар, взвиться над лагерем грозовой ночью, когда ни зги не видать, и махнуть границу. Но кто-то нас подслушал, и Суворова убрали. От воздушного шара пришлось отказаться, но идея побега только окрепла. На этот раз мы надумали рвать когти на пару с неким черниговским кузнецом.

— Помните, как его звали?

— Звали Яковом, а фамилию забыл. Перед побегом мне снилась Божья Матерь с младенцем на руках. И говорит мне она: "Расскажи о его судьбе". А ребенок растет, растет, исчезает на ее руках и сливается со мной. Я ей как на духу про свою жизнь, про то, что во время побега в Долинке (то, чего со мной еще не было) упал в запретную зону и меня из автоматов изрешетили. И вижу все будто наяву: как стреляют с двух сторон, как падаю… Она заплакала и говорит: "Первый раз ты погиб, а второй раз я тебя спасу". Махнула рукой — раздвигается колючая проволока, исчезает лагерь. Передо мною голубое небо, золотые хлеба…

— А как было наяву?

— Нашли мы с Яковом доску метров шесть. И когда ночь пришла — обхода еще не было, только попки эти два — часовые, — перебросили "мостик" с запретки на основную колючую линию. Яков быстро перебежал на ту сторону, прыгнул и исчез в темноте. А я доходяга такой был, худой, не удержался на доске, упал. Думаю: сейчас как врежут часовые с двух сторон. Но молчат. И собаки тоже.

Я опять залез на доску и кое-как оттуда — до колючей проволоки и — вниз. Представьте, волкодав буквально в полуметре отвернулся и зевает. Собака меня не видит! И часовые словно ослепли.

— И как вы это объясняете?

— Видно, такое было напряжение психоэнергетическое… Образовался купол защитный… А тут и Яков из темноты отзывается. Мы вдвоем как припустили… Через километров двадцать видим: ракеты в небе. Значит, обнаружен наш побег. Мы пробирались к Аралу. Думали сесть на поезд и добраться до Украины. Это, конечно, было бессмысленно.

Ночью нас догнали с собаками. Двое: один — русский, другой — украинец, секретарь комсомольской организации, заведовал в лагере псарней. Приходько его фамилия… Он на меня напал, повалил и начал бить пистолетом и ногами. Курок взвел, поднес пистолет к виску и хотел стрелять, но кореш его остановил: "Нам велено доставить их живыми". Тот заскрежетал зубами: "Ну, твое счастье". Нас разули и заставили больше десяти километров бежать по степи босиком. Ночь, луна в небе, а мы тенями движемся, окровавленные. И такое впечатление, что время остановилось.

В лагерь нас доставили утром, все на работу выходили. Начальник оперчекистского отдела Воробьев заключенных вразумляет: "Видите, убежать невозможно". А я: "Ребята, можно убежать. Просто мы не сумели как следует". На меня набросились: "Замолчи, падло!"

Война мужиков с фраерами. Убийца с ломом. Освобождение

— Потом вас опять судили?

— Да, за контрреволюционный саботаж, то есть за подрыв мероприятий правительства по нашему воспитанию. Отправили в каторжный лагерь… Там я камень долбил… Была война с ворами, меня чуть не убили.

— За что?

— Не стали платить "положенное". "Положенное" — это когда мужики отдают львиную долю своих посылок ворам. А наша камера — мужицкая, политическая, — отказалась… Меня лично приговорили к смерти. Когда я вышел на прогулку во двор, киллер, профессиональный убийца, напал сзади и ударил ломом с двух рук по голове. Такой удар!.. Но у меня даже знака не осталось. Лом отскочил, только колокол в голове прозвучал. И я вспомнил слова Божьей Матери: "… второй раз тебя спасу".

В штрафном спецлагере меня невзлюбил начальник майор Каплан, родственник Фанни Каплан. Он пытался заставить меня вычищать ассенизационные ямы. "Я журналист, — говорю, — закончил театральный…" В ответ крик: "А мне плевать! Ты у меня будешь раком стоять возле унитаза и говно нюхать". Я отказался и угодил в карцер. Там объявил голодовку… Потом снится мне сон. Будто иду по зеркальному полу. открываю дверь, передо мной — Христос в белоснежном одеянии. На голове венок из белых лилий. Улыбается и, протягивая руку, благословляет. Проснулся. Заходит офицер, называет мою фамилию. "Вам телеграмма". Читаю: "Верховный суд тебя освобождает. Ждем домой. Отец".