Война: ускоренная жизнь

Посмотрим на наименование и количество продуктов в нормах суточного довольствия для личного состава боевых частей действующей армии.

Хлеба из ржаной и обычной муки полагалось 800 900 граммов на день (в зависимости от времени года), мяса — 150, рыбы — 100, масла — 20, сала — 30, овощей разнообразных — 820, крупы — 140 г. Плюс к этому разная мелочь в виде перца, горчичного порошка или уксуса.

Личному составу войск первой линии Карельского фронта приказом № 312 НКО СССР в декабре-феврале полагалось выдавать по 25 г сала в сутки на человека дополнительно.

В общем, когда все было нормально (если такое слово вообще применимо для войны. — Авт.), кормили бойцов и командиров Красной армии довольно неплохо. В письме с фронта, датированном 29 апреля 1942 года, заместитель политрука Ю.И. Каминский рассказывает матери: «Получаем утром суп с мясом, крупой (или макаронами, или галушками), картошкой. Супу много, почти полный котелок. По утрам же привозят хлеб — 800–900 граммов в день, сахар, махорку или табак и водку сто граммов ежедневно. В обед снова появляется суп, бывает и каша. Ужин обычно состоит из хлеба, поджаренного на печке и посыпанного сахаром. Иногда к этому прибавляется колбаса 100 граммов в обед и 30 — утром. В годовщину Красной армии у нас были и замечательная селедка, и колбаса, и пряники, и т. д. Теперь ждем Первого мая».

По воспоминаниям выпускника Барнаульского пехотного училища Юрия Стрехнина, прибывшего на Северо-Западный фронт в начале 1943 года, самых слабых новобранцев сразу же после призыва, по заключению врачей, направляли в особые команды, вроде команд выздоравливающих. Там их подкармливали усиленным пайком и во время занятий давали не очень большую нагрузку, и только после того, как они набирались силенок, направляли в части. «Но все равно эти недавние заморыши еще не похожи на взрослых бойцов, — сетует в своих записках о войне Юрий Федорович. — Да и как им быть похожими — по закону о военной службе, введенному во время войны, призывают тех, которым исполнилось семнадцать лет и восемь месяцев. Когда началась война, этим ребятам было лет по пятнадцать — самое время взросления организма, когда недоедание особенно сказывается.

Нам с этими ребятами хлопотно. Кое-кто из них не выдерживает солдатской нагрузки, которая ложится на их полудетские плечи. Таких слабосильных рискованно определять в роту противотанковых ружей, в пулеметную или в минометную роты: там тяжелое оружие, его приходится таскать на себе да еще совершать с ним длительные марши. В эти роты мы направили из пополнения тех, кто покрепче. А мальчишек-недоростков — в стрелки, в автоматчики».

Заботиться о своем пропитании этим мальчишкам (по крайней мере, в теории) с этого момента не требовалось. Для того чтобы и у них, и во всех окопах с едой было примерно так, как в апреле 1942 года у политрука Каминского, трудилось огромное количество людей, в просторечии именуемое

Чмошники

Есть в солдатском лексиконе такое грубое слово — чмо, чмошник, обозначающее человека никчемного и попросту опустившегося. Живет это слово, наверное, и в нынешней армии (по крайне мере, в начале 80-х, когда автор служил в Советской армии, было весьма в ходу), а родилось на войне. К примеру, в повести писателя-фронтовика Виктора Курочкина «На войне как на войне» механик-водитель Шербак говорит: «Чтоб два раза не ходить, я выпросил у чмошников коробку».

Происхождение этого малоприятного слова очень простое. ЧМО означает не что иное, как «часть материально-технического обеспечения».

Испытывая вместе с бойцами первого эшелона все ужасы бомбежек и артобстрелов, бойцы и командиры таких подразделений в атаку все же не ходили, разве что когда пехоту выбивали практически подчистую и из ближайших тылов «гребли» в траншеи всех, кто мог держать в руках оружие. Так было у нас, точно так же было и у немцев. Потому хоть числились чмошники солдатами, да солдатами как бы второсортными — смерть видавшими пореже, а котелок с кашей — почаще. Фронтовики-окопники — и наши, и немцы — относились к ним со снисходительностью и даже презрением, зачастую излишним.

В любой сражающейся армии на каждого бойца передовой линии приходится несколько тыловиков. К примеру, в 5-й гвардейской армии кроме боевых частей имелись 92 подразделения тыловых служб: автогужевые, транспортные подразделения, санитарные, ветеринарные, продовольственные, военно-технические и т. д. В то время передвижного холодильного оборудования еще не было, и за частями армии двигалось огромное стадо, именуемое на военном языке «45-м армейским гуртом продовольственного скота».

Бесперебойное обеспечение находящихся на переднем крае солдат и командиров всем необходимым трудов стоило немалых, и легли они во многом на женские плечи.

«Я не стреляла… Кашу солдатам варила, — рассказывала писательнице Светлане Алексиевич спустя многие годы после войны рядовая, повар Александра Масаковская. За это дали медаль. Я о ней и не вспоминаю: разве я воевала? Кашу варила, солдатский суп. Тягала котлы, баки. Тяжелые-тяжелые. Командир, помню, сердился: «Я бы пострелял эти баки. Как рожать после войны будешь?» Однажды взяли все баки пострелял. Пришлось в каком-то поселке искать баки поменьше.

Придут солдатики с передовой, отдых им дадут. Бедненькие, все грязные, измученные, ноги, руки — все обмороженное. Особенно боялись морозов узбеки, таджики. У них же солнце всегда, тепло, а тут за тридцать-сорок градусов мороза. Не может отогреться, кормишь его. Он сам ложки не поднесет ко рту»

Мария Кулакова, рядовая, пекарь:

«В военкомате собрали нас, так и так, мол, требуются женщины для фронтовых хлебопекарен. Труд этот очень тяжелый. У нас было восемь железных печей. Приезжаем в разрушенный поселок или город, ставим их. Поставили печи, надо дрова, двадцать-тридцать ведер воды, пять мешков муки. Восемнадцатилетние девчонки, мы таскали мешки с мукой по семьдесят килограммов. Ухватимся вдвоем и несем. Или сорок булок хлеба на носилки положат. Я, например, не могла поднять. День и ночь у печи, день и ночь. Одни корыта замесили, другие уже надо. Бомбят, а мы хлеб печем»

«Голодный боец злой первые минуты. Потом он начинает вянуть, морщиться, сникать, как не политый под солнцем цветок, или замерзать при небольшом холодке. Ты можешь обложить его боеприпасами, а он скажет про себя: «Лучше бы ты мне харчишки подвез». А накорми — он сам лишний патрон раздобудет. Сытую жизнь защищать.

На войне любовь, дружба, жизнь и смерть приобрели воистину шекспировское звучание, но реальность держалась на густом пшенном супе, крутой каше и табачной закрутке», — писал, вспоминая боевую молодость, бывший артиллерист-разведчик Владимир Виноградов. И надо сказать, что к упоминаемому им пшенному супу солдаты действительно относились с большим трепетом.

В своих дневниковых записях «Разные дни войны» Константин Симонов приводит рассказ коллеги Бориса Смирнова о том, как тот сидел на пункте наведения авиации вместе с несколькими солдатами-артиллеристами. Им только что подвезли суп, и они ели его из котелков. В это время начался немецкий артналет. Когда снаряды свистели и рвались далеко сзади, солдаты, усмехаясь, говорили про них: «Это не наш, это генеральский пошел.

И это генеральский. А вот это наш». Солдат, сорвав с головы пилотку, прежде чем лечь, накрывал ею котелок с супом.

Снарядов много бывает за день, а суп один, никто другой порции не привезет, да и первую единственную на позицию зачастую приходилось доставлять ползком, под огнем врага.

«С нетерпением ждали мы на переднем крае прихода с обедом из тыла нашего повара или старшину, — вспоминал в своей книге «Звезды на винтовке» знаменитый на Ленинградском фронте снайпер Евгений Николаев. — Они всегда появлялись с двумя термосами, наполненными горячей пищей. Приходили два раза в сутки и только с наступлением темноты — поздно вечером и перед утром. В остальное время приход к нам был заказан. Когда один из них отправлялся в свой опасный путь с термосами, пристегнутыми широкими ремнями к спине, другой на кухне готовил пищу на завтра.