Мемуары шулера

Стало быть, наши мнения сходились. И неделю спустя, с тремястами франками в кармане, я оказался в Кане посыльным в ресторане месье Пепена.

Глава третья

Кан

Хоть кормили меня исключительно подогретыми потрошками, в сущности, если разобраться, я пережил там немало счастливых часов.

Постепенно во мне исчезал тот маленький мужичок, недоверчивый тяжелодум, каким я был прежде. И жизнь с каждым днем казалась мне занятием все более и более забавным. Меня уже не печалил тот факт, что я один как перст на всем белом свете. Напротив, теперь я даже видел в этом вполне приятные стороны. Единоличный хозяин своей судьбы, я мог жить, как мне заблагорассудится, никому не отдавая отчета в своих поступках и никогда более не слушая попреков, что, мол, однажды стащил восемь сантимов, чтобы купить себе те самые шарики.

Это в Кане мне впервые довелось увидеть тех, кого принято называть «богатенькими». И они с первого взгляда произвели на меня самое приятное впечатление. Впрочем, будем откровенны, куда более, чем просто благоприятное — решающее.

Стать однажды, как они!

Вот о чем теперь мечтал я.

Позже это стало явью.

Проездом из Лондона в Париж, по пути в Динар, или в Сен-Мало, парочками, по трое, а иногда и компаниями побольше, я видел, как они довольны жизнью и как хорошо им живется. Всегда в погоне за удовольствиями или какими-нибудь мелкими радостями, готовые без колебаний сделать крюк в три десятка километров, чтобы отведать какое-нибудь знаменитое рагу или прославленный омлет, они обладали независимостью повадок, непринужденностью манер — и той заразительной, почти повелительной жизнерадостностью, от которой разгорается аппетит и которая, стоит этим счастливчикам оказаться рядом, способна вдохнуть силы в людей, страдающих слабоволием или природной робостью.

Знаю, знаю, про них говорят, будто своей шикарной жизнью они обделяют бедный люд — но лично я совсем-совсем другого мнения и хотел бы пояснить свою точку зрения.

Есть люди, которых называют «богатенькими» — вслепую — это утверждение обычно основано лишь на том, что видно глазу. И название «богатый» в подобных случаях говорит только о тех деньгах, которые они тратят — и от которых прочие, если разобраться, получают только выгоду.

Есть другие, которые «и в самом деле богаты». Иными словами, именно «они» и есть настоящие толстосумы, ведь все деньги, какими они владеют, они «бают под себя», копят «только для себя», и так из года в год — в то время как денежки первых утекают у тех сквозь пальцы.

И между ними и теми, кто, как, к примеру, чета Морло, рассудительно откладывают сантим за сантимом, на черный день, чтобы пожить на них попозже, потихоньку проедать всю оставшуюся жизнь, разница огромного масштаба. Нет, я вовсе не осуждаю их предусмотрительности, просто констатирую, что в предвкушении времен, чья продолжительность неизвестна, ибо зависит от случая, они готовы отказывать себе во всем долгих тридцать лет!

Впрочем, нет, они отказывают себе вовсе не во всем, это я ошибся, это я польстил им, ведь они ни за что не откажутся от своих денег, те всегда при них. И если сердце у них и разрывается на части, то разве что между тщеславием и завистью. Так что случись им пойти на непредвиденное транжирство, то только ради удовлетворения этих двух слабостей.

И таких-то людей называют богатыми!

Нет уж, богатство — это совсем другое.

Быть богатым, повторяю — это не иметь деньги, а уметь их тратить.

Деньги обретают ценность только тогда, когда вы вытаскиваете их из кармана. И теряют ее, едва возвращаются назад. Ну, какую, скажите, радость могут принести вам ваши деньги, пока они при вас?! Чтобы пятифранковая монетка стоила сто сантимов, надо ее потратить, в противном случае ее ценность не более чем фикция.

Серебро, металл, из которого монеты делают, — что может быть волшебней?! За какую-нибудь серебряную супница вам могут дать целую кучу золота! Но сколько стоит золотой слиточек? Немного денег, звонкого серебра, вот и все…

Когда богатый человек узнает, что сделка, которую он только что заключил, принесет ему двести тысяч франков, то, на мой взгляд, барыш не туда попал, коли он тут же, в зависимости от вкуса, не узрел в этих деньгах драгоценное украшение для любимой, картину, что давно мечтал приобрести себе в дом, или, скажем, новый автомобиль.

Кроме того, по моему глубокому убеждению, не будь на земле богатых-пребогатых, там было бы куда больше бедных-пребедных.

И, как говорит моя консьержка, будь я в правительстве, то без всякого снисхождения сдирал бы, как с притворных нищих, налоги с тех, кто не тратит своих доходов.

Я знаю людей, которые имеют семьсот-восемьсот тысяч ливров ренты и не тратят даже четверти своих доходов. Я считаю их прежде всего придурками, и еще немного жуликами. Чек, не обеспеченный покрытием, есть банковская операция, предусмотренная уголовным кодексом, и по справедливости жестоко карается законом. Я охотно выступил бы за столь же жестокую кару в отношении лиц, владеющих капиталом, но не выписывающих никаких чеков. Человек, который копит деньги, нарушает их нормальное обращение и тем самым мешает естественному течению жизни. А по какому-такому праву?!

После такой декларации принципов спешу добавить, что через пару месяцев мне стукнет пятьдесят три, что, начав почти с нуля, я если и не взмыл слишком высоко, то прыгнул довольно далеко, что ни дня не прожил иначе, как за чужой счет — нажив таким манером не один миллиончик — и что, не испытав ни горечи, ни сожалений, теперь сижу без гроша за душой.

Итак, мне показалось, что правдивый рассказ о жизни авантюриста, какую я вел более трех десятков лет, мог бы развлечь и просветить тех немногих, кто еще способен с улыбкой оценить искренность. Вот почему я и пишу эти строки.

Вернее сказать, царапаю слово за слово, без всякого насилия над собой и исключительно для собственного удовольствия, посиживая на освещенной солнцем террасе скромного бистро, что на углу улицы Винь и улицы Буленвилье, кстати, прямо напротив очаровательного особнячка, который я построил себе в 1923 году — и потерял в 29-м из-за бубновой восьмерки.

Но не стоит забегать вперед.

Вернемся-ка лучше в Кан.

Глава четвертая

Трувиль

Да, вернемся в Кан — который я покинул год спустя в июне месяце, чтобы обосноваться в Трувиле, где поступил грумом в гостиницу «Отель де Пари».

(Довиля в ту пору уже не существовало, однако вскорости ему суждено было возродиться вновь.)

Я затянул себя в тесный, зеленого сукна мундирчик, по которому, от талии к плечам, в две шеренги карабкались крошечные пуговки, а на голове, щегольски сдвинув на одно ухо, носил этакую круглую пилотку, напоминающую головку сыра «ливаро». Я очень гордился, что послужил моделью карикатуристу Каран д’Ашу. Вы ведь помните нарисованного им маленького грума, который накануне оповещал на первой странице газеты о том, какая карикатура ждет читателей в завтрашнем номере? Этот маленький грум — я. И думаю, у меня есть полное право считать себя основателем этого жанра.

Тут надо бы кое-что пояснить.

Конечно, без рассыльных, всякого рода мальчиков на побегушках не обходилась в ту пору ни одна приличная французская гостиница. Однако поручения такого рода выполняли обычно служащие, совмещающие множество различных обязанностей. Поневоле вынужденные заниматься столь малопочтенными делишками, они не всегда выглядели так привлекательно, как положено выглядеть груму. Грумы — разменная монета портье, этакие живчики. Надобно быть безбородым юнцом, чтобы сквознячком пролетать через двойные двери. Более того, лучше даже и вообще-то лица не иметь, чтоб не узнавали — грум и грум. Надо быть просто этаким мундирчиком, в распоряжении всех и вся, готовым услужить любому — опрометью несясь от одного к другому, в пару минут преодолевая — вверх-вниз, вниз-вверх — лестницы шестиэтажного отеля — никогда на месте и всегда там, где нужен!