Мемуары шулера

На шее она носила легкие газовые шарфики. И правильно делала. Однако снимала их, когда мы оставались наедине. И напрасно.

Накануне отъезда она дала мне тысячу франков.

Вы скажете, мне следовало было бы отказаться от этакой суммы. Такая мысль и мне тоже пришла в голову — но как пришла, так сразу и вышла. Поступив таким образом, я мог бы ее обидеть, ведь я понимал, как важно было ей блюсти между нами дистанцию. Само собой, не во всем. Но, по ее мнению, в самом важном. И уверен, отказаться от денег, которые она дала мне как гонорар за услуги, было бы с моей стороны беспардонным панибратством. Это все равно что дать ей понять, будто мы на равной ноге. Ведь все, чем мы с ней занимались, она делала только для собственного удовольствия, ничуть не заботясь о моем. Если разобраться, она вызывала меня, как вызывают педикюршу или, скажем, парикмахера — для определенных услуг, по конкретным надобностям. Она была довольна моими услугами, и плевать ей было, получал ли я при этом удовольствие или нет.

Кстати, минуту спустя я убедился в своих догадках: когда мы прощались, она сделала вид, будто не заметила руки, которую я счел своим долгом ей протянуть.

Глава седьмая

Ангулем

В двадцать один год я был призван под знамена.

Меня определили в артиллерию, и три года я прослужил в Ангулеме.

Вообще-то Ангулем не такой уж скверный городишко — но три года Ангулема, это уже перебор.

И пусть не врут, будто можно помереть со скуки. Это все выдумки. Если бы можно было умереть со скуки, я бы протянул ноги в Ангулеме.

Время текло капля за каплей, как всегда течет потерянное время. И словно это было вчера, помню, как, грустный и праздный, шатался по карабкающимся вверх улочкам, всегда карабкающимся и только вверх. И все-таки, раз уж я по ним карабкался, иногда случалось и спускаться. Это уж закон природы. Однако в воспоминаниях я вижу себя только карабкающимся вверх.

Знаю-знаю, можно прожить всю жизнь в Сент-Этьене, в Шато-Тьерри или, скажем, в Бэйе — не говоря уж про какой-нибудь Стефануа, Кастель-Теодорисьен или Бажокасс — но, может, для этого надо там родиться, что ли, или добровольно выбрать эти городишки для постоянного места жительства… Другое дело прозябать три долгих года в Ангулеме, не имея к тому ни малейшего желания и зная, что никогда туда больше не вернешься, что сделаешь все, чтобы ноги твоей там больше не было — согласитесь, не очень-то подходящий настрой, чтобы оценить приятности городка, пусть даже самого очаровательного на свете.

И военная служба в Ангулеме не лишена в этом смысле известного символического смысла. Это были тюремные ворота меж двух зубчатых башен.

Вот такое впечатление сохранил я от тех времен.

Конечно, имелось там и нечто вроде кафешантана, этакое полуподпольное заведение, куда мы совершали набеги по вечерам и где из кожи лезли вон, стараясь изображать повес: орали хором в табачном дыму какие-то песенки, щипали за попки официанток, затевали, без всякого, впрочем, повода, всякие мелкие перепалки, и все только ради того, чтобы хоть чуть-чуть оживить обстановку — какие скорбные радости, какое жалкое распутство!

Их было трое — Агата, Мадлен и Рыжуха — а нас сотня!

Три непохожие друг на друга девицы и сотня столь же непохожих друг на друга солдат — по очереди!

Да, я сказал, непохожие друг на друга, и тем не менее это были мамаша и две дочки, эти три девицы.

Рыжуха была мамаша.

Папаша, супруг, подвизался в заведении пианистом. А патроном в кабаке был брат пианиста.

Дружное семейство из пяти человек, убежденных, что добропорядочней их в мире не сыскать.

Агата с Мадлен просто боготворили мамашу и имели весьма своеобразное представление о дочернем долге. Если кто-то из нас многократно и по несколько раз кряду отдавал предпочтение одной из них, та непременно замечала настойчивому поклоннику:

— Ты уж, пожалуйста, в следующий раз мамочку возьми, договорились?

По прошествии шести месяцев, горя желанием развлечься и хоть как-то убить время, я попросился поработать в конторе начальства. Разрешение было выдано без всяких осложнений. Почерк у меня был хуже некуда, зато я с удивлением обнаружил, что наделен незаурядными способностями к арифметике.

Мне впервые представился случай выявить в себе эти таланты.

Конечно, я не вообразил себя великим математиком, однако что правда то правда, у меня действительно дар проводить в уме изрядное количество арифметических действий, пусть каждое само по себе не такое уж сложное, но зато с быстротой, какую не часто встретишь.

И этот дар открыл передо мной новые горизонты.

Глава восьмая

Монте-Карло

Отбыв военную повинность, я вернулся в Монте-Карло, принял подданство княжества Монако, стал монегаском и поступил в школу крупье.

Мои способности и неподдельное рвение скоро заставили обратить на меня внимание. Я схватывал все на лету, блестяще выдержал экзамен — и пару-тройку месяцев спустя был принят крупье на столик под номером четыре, где дебютировал как настоящий мастер: первый брошенный мною шарик попал на зеро!

Быть крупье — это не просто синекура, это настоящее ремесло, и пусть не думают, будто все это проще простого.

Управляться с шариком и колесом требует такой сноровки, такой ловкости рук, какую не приобретешь, пока с тебя три пота не сойдет. А когда доходит дело до выплаты выигрышей, то тут уж никак не обойтись без особой хватки, безошибочного чутья и даже, если угодно, известной доли плутовства — и я недалек от мысли, что все эти качества передаются в княжестве по наследству.

Странное ремесло, что и говорить, но не такое уж утомительное, как может показаться на первый взгляд, в сущности, не слишком однообразное и — конечно, зависит, как посмотреть — временами даже довольно увлекательное.

Давно известно, что есть только два способа заниматься своим ремеслом: с удовольствием или по необходимости. Так вот, если вы ощущаете себя не каким-то ходячим арифмометром, а чутким проводником воли Судьбы, все сразу же предстает совершенно в ином свете.

Само собой, не в ваших слабых силах противостоять ее магическим замыслам, что вовсе не мешает вам проявлять живой интерес к перипетиям игры, где удача отнюдь не всегда на стороне того, кто держит банк.

Конечно, если смотреть в долгосрочной перспективе, в выигрыше всегда банкомет, однако и он нередко оказывается в весьма затруднительном положении — во всяком случае, куда чаще, чем принято считать.

И такое случалось бы еще чаще, если бы игроки целиком полагались на удачу и не пытались с упорством, достойным лучшего применения, противодействовать решениям, «уже принятым» Его Величеством Случаем, строя свои расчеты на всяких дурацких теориях вероятностей, над которыми, должно быть, Судьба просто со смеху покатывается.

Иными словами, если бы игроки целиком и полностью доверялись воле «Случая», они рисковали бы куда меньше.

Увы, и тут, как и вообще в нашей жизни, ими нередко движет тщеславие, а оно-то чаще всего и оказывается причиной их невзгод.

Ведь банкомет «всегда» играет, полагаясь лишь на волю Случая, а раз в конечном счете именно он «да» остается в выигрыше — почему бы игрокам не последовать примеру, который приводит к столь успешным результатам?!

Шли годы — а в моей жизни же не происходило ничего примечательного.

Мимолетные приключения… Среди прочих жена одного почтальона. Блондиночка такая, фигурка что надо и крошечные грудки. Каждый вечер она писала мне любовные записочки, изменив почерк — ведь это ее муж доставлял мне их по утрам.

1914-й год.

Франция не признает монаганского гражданства, и мне приходится явиться в свою мобилизационную часть — правда, моя батарея попадает на фронт лишь спустя две недели, 17-го августа 1914 года.