Шелепин

Скажу сразу, что Шелепин к этому не имел никакого отношения. Мобилизованные столичным комсомолом юноши и девушки поступали в полное распоряжение военных и чекистов. Это они так варварски распорядились судьбами московской молодежи. В диверсионные группы с сентября по декабрь 1941-го взяли две тысячи юношей и девушек. Той зимой погиб каждый четвертый.

Группа, в которую включили Зою Космодемьянскую, получила приказ поджигать населенные пункты, занятые немцами, хотя уже было известно, что отправленные в тыл врага неопытные диверсанты действуют неумело и быстро попадают в руки немцев. Как и следовало ожидать, местное население возненавидело людей, сжигающих их дома, и сдавало их немцам. Подмосковные крестьяне, хватавшие переодетых в штатское диверсантов, не были предателями. Они спасали свои семьи от неминуемой смерти. Зима в тот год выдалась особенно холодной. Они же не знали, что дома сжигаются по личному приказу любимого вождя, товарища Сталина.

Немецкая полевая жандармерия пойманных диверсантов после недолгого допроса вешала. Казнь совершалась публично. На грудь прикрепляли фанерную табличку с надписью на двух языках: «Поджигатель».

23 ноября Зоина группа оказалась на занятой немцами территории возле Наро-Фоминска. Пять дней диверсанты двигались в сторону деревни Петрищево. Считалось, что они должны были разложить костры, чтобы помочь нашим самолетам-разведчикам точнее установить линию фронта. Потом – что им дали приказ уничтожить немецкую штабную радиостанцию в Петрищеве, которая мешала советской радиоразведке. Ни того, ни другого они не сделали. Большая часть группы Зои погибла, остались трое.

Вечером 27 ноября двое из них пробрались в деревню, перерезали провод полевого телефона и подожгли конюшню. Загорелась и изба крестьянина Петра Свиридова. Тот выскочил из избы, схватил поджигателей и передал немцам.

Один – Василий Клубков – предпочел всё рассказать. Он согласился работать на немцев, и те отправили перевербованного агента назад, в расположение Красной армии. Он попал в руки чекистов, и его расстреляли. Зоя на допросе упорно молчала, даже не выдала свое настоящее имя. Она назвала себя Таней в честь героини Гражданской войны Тани Соломахи, которую зарубили белоказаки. Утром 29 ноября Зою Космодемьянскую повесили.

Когда немцев из этого района выбили, туда приехал корреспондент «Правды» Петр Лидов. Ему рассказали эту историю. Эксгумировали труп и с трудом опознали десятиклассницу 201-й московской школы Зою Космодемьянскую…

Фронтовик, литературный критик Лазарь Ильич Лазарев пересказывает в своих записках слова режиссера Лео Оскаровича Арнштама, который еще во время войны, в 1944-м, снял фильм о Зое Космодемьянской:

«Он был уверен, что эта девочка, с военно-прагматической точки зрения ничего существенного не совершившая, была человеком незаурядным, из той породы, что и Жанна д'Арк. Она жила высокими помыслами и страстями.

Советско-германский пакт тридцать девятого года вызвал у нее такое возмущение, такой нервный срыв, что ее положили в больницу. Со школьных лет она была одержима идеей героического жертвенного подвига. Искала случая, чтобы его совершить.

Очень дурно Арнштам говорил о Шелепине как о человеке, который несет немалую ответственность за то, что «цвет московской молодежи» (эти слова я точно запомнил) угробили без всякого смысла и пользы: там, куда забрасывали эти группы, в одну из которых входила Зоя, – сто километров от Москвы – условий для партизанской войны не было никаких, они были обречены.

С еще большим негодованием говорил он о матери Зои: она снимала пенки с гибели дочери, она славы ради вытолкнула в добровольцы младшего брата Зои, Александр Космодемьянский по возрасту еще не должен был призываться, и мальчишка погиб.

– Когда фильм был готов, – рассказывал Лео Оскарович, – я со страхом думал о том, как она его будет смотреть. Ведь там пытают и казнят героиню. Это актриса, но ведь за ней стоит ее дочь, ее страшная судьба. А она мне говорит: «По-моему, ее мало пытают». Я ужаснулся…»

Справедливо ли возлагать вину за смерть девушки на секретаря горкома комсомола Шелепина? Зоя Космодемьянская и другие молодые (и не молодые) москвичи и без него ушли бы на фронт – одни в ополчение, другие в разведывательно-диверсионные отряды. В те самые страшные месяцы войны москвичи, по существу, заменили действующую армию, которая не в силах была остановить вермахт, отступала и едва не сдала столицу.

Формирование народного ополчения в 1941-м было актом отчаяния. Подавляющее большинство ополченцев прежде не держали в руках винтовки, да и винтовок на всех не хватало. Бросать в бой ополчение – то есть людей немолодых (или слишком юных), не пригодных по состоянию здоровья к военной службе и не имеющих военной подготовки, – было не только нелепо, но и вообще преступно.

Однако Сталин распорядился сформировать части народного ополчения, потому что кадровая армия – по его вине и по вине бесталанных выдвиженцев-генералов – была частично разгромлена, частично взята в плен…

Но московская молодежь тогда об этом не думала и просто исполняла свой долг. Из Института истории, философии и литературы, в котором учился Шелепин, многие ушли на фронт в первые же дни войны. Студенческий билет давал право на отсрочку от призыва, поэтому записывались добровольцами.

Учившийся вместе с Шелепиным на историческом факультете Александр Израилевич Зевелев и его друзья попали в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН), состоявшую из двух полков. Один с помощью Коминтерна сформировали из иностранных коммунистов, другой – из москвичей, им, кстати, командовал полковник Сергей Вячеславович Иванов, отец Игоря Иванова, ставшего при Ельцине министром иностранных дел, а при Путине секретарем Совета безопасности.

Боевые группы ОМСБОН сражались в тылу противника. Первым Героем Советского Союза в бригаде стал секретарь комитета комсомола Второго часового завода Лазарь Паперник. Александр Зевелев зимой 1943 года был ранен в бою, его перебросили через линию фронта. После пяти операций вернулся к гражданской жизни, стал профессором истории и написал книгу о родном институте.

То, что сделала тогда столичная молодежь, считавшаяся изнеженной и не готовой к суровым испытаниям, заслуживает высочайшего уважения.

Я нашел записки медсестры Анны Косаревой, которую осенью 1941-го зачислили в 311-й отдельный батальон местной противовоздушной обороны. Батальон состоял из четырех рот: строительной, пожарной, санитарной и дегазационной.

Девушки из санитарной роты встречали на вокзалах поезда с ранеными и развозили их по госпиталям, во время налетов немецкой авиации спускались в метро, превращенное в бомбоубежище, чтобы помогать москвичам, измученным бомбардировками. Пожарная и дегазационная роты дежурили на крышах московских зданий и тушили зажигательные бомбы. Строительная рота разбирала завалы после бомбардировок, раненых отправляли в больницы, мертвых – в морги.

– В горкоме за военную работу отвечал Саша Шелепин, – вспоминала Анна Косарева, избранная секретарем комсомольского бюро. – Часто вызывал к себе, интересовался, как я строю свою комсомольскую работу, нуждаюсь ли я в какой-либо помощи, и всегда смотрел на меня, улыбаясь. Видимо, я была ему небезразлична. Но я всегда была строгая…

Александр Шелепин родился 18 августа 1918 года в Воронеже. Его отец, Николай Георгиевич, был железнодорожником, работал инженером в управлении Юго-Восточной дороги.

Тогда железнодорожники были в почете – благодаря наркому путей сообщения Лазарю Моисеевичу Кагановичу, человеку огромной энергии и фантастической работоспособности. Поезда, чистые, ухоженные, стали ходить по расписанию, и железнодорожникам подняли зарплату; их переодели в форму, вызывавшую зависть у мальчишек.

В год, когда родился Александр Шелепин, в Воронеж решением Совнаркома перевели Юрьевский университет, поскольку город Юрьев (ныне Тарту) заняли немецкие войска. Зато закрыли духовную семинарию, в здании которой устроили Дворец труда.