Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность

В нравственном отношении тринадцатилетний Бомарше был чрезвычайно странным ребенком. Подобно Лермонтову и Байрону, Карон очень рано обнаруживает чувственность. В тринадцать лет он уже влюблен в какую-то девицу и, когда она выходит замуж, предается некоторое время довольно мрачному настроению. Он делает в это же время первые попытки писать стихи и, надо сказать, пишет их без особенного труда, так как пересыпает ими письмо к сестре, мадам Гильбер, в Мадрид.

«Ваше письмо, – пишет тринадцатилетний корреспондент, – доставило мне бесконечное удовольствие. Оно вывело меня из мрачной меланхолии, которая владеет мною с некоторых пор, делает мне жизнь в тягость и заставляет сказать вам без лжи,

Но известия, полученные мною от вас, начинают понемногу проливать свет на мою мизантропию. Свободный и занимательный стиль Лизетты (вторая сестра Бомарше, тоже в Мадриде), увеселяя мой ум, незаметно превращает мое мрачное настроение в приятную истому, так что, не оставляя идеи об уединении, я думаю, что товарищ другого пола не замедлил бы скрасить мою отшельническую жизнь».

Здесь опять начинаются стихи. Бомарше перечисляет достоинства всех своих сестер и выражает желание, чтобы все эти прелести соединились в предполагаемом средстве от мизантропии, товарище другого пола. Он проводил бы дни с этим товарищем, ничего не делая, а ночи – посвящая любви. Письмо опять прерывается стихами, идея которых – намек на неудачный роман – никогда не связываться с женщинами. По словам Ломени, конец этого письма тринадцатилетнего корреспондента совсем неудобен для цитированья.

При таком настроении молодого Карона обучение часовому мастерству не могло, конечно, подвигаться с особенным успехом. Бомарше занимался спустя рукава. Его постоянно отвлекала другая страсть, любовь к музыке. Он играл чуть не на всех инструментах, оглушая своих домашних и соседей по квартире. В это же время у него заводятся знакомства с жуирующей молодежью. Маленькие пирушки в кругу этих приятелей вызывают постоянные исчезновения его из дому и поздние возвращения обратно. У него создаются в эту пору свои собственные расходы, и, чтобы добыть для них денег, он начинает принимать заказы тайком, без ведома отца, а выручку обращает в свою пользу. Стихи он пишет по-прежнему, с теми же вздохами о товарище другого пола, и волочится за знакомыми и незнакомыми девицами.

Старик Карон долго терпел безалаберное поведение сына, но не выдержал наконец и выгнал его из дому. Изгнание было, по-видимому, фиктивное, как крайняя мера с целью подействовать на самолюбие сына. Бомарше – ему было в это время 18 лет – укрылся у знакомых и при помощи этих последних ходатайствовал о возвращении под родительский кров. Старик Карон разыгрывал комедию изгнания чрезвычайно ловко и долго казался неумолимым. Наконец, примирение состоялось при посредничестве родственника и друга Каронов, банкира Коттэна. Но прежде чем возвратиться домой, Бомарше должен был подписать обязательство беспрекословно повиноваться воле отца. В этом документе чрезвычайно ярко обрисовывается как личность отца будущего писателя, так и причина разлада обоих, а следовательно, и личность самого Бомарше.

«Вы не будете, – так начинался договор отца с сыном, – ни приготовлять, ни продавать, ни прямо, ни косвенно, ничего, что не отмечалось бы в моих счетах, и воздержитесь от искушения присваивать себе что-либо из моей собственности, абсолютно ничего сверх того, что я назначу вам. Вы не будете принимать в починку часов или других вещей ни от своих друзей, ни под каким другим предлогом, не предупреждая об этом меня. Вы не прикоснетесь к ним без особого приказания моего в каждом случае, даже поломанного ключа вы не будете продавать, не отдавая мне отчета. Летом вы должны вставать в 6 часов, зимою – в 7. Вы будете работать до ужина и всё, что я вам прикажу. Я подразумеваю, что таланты, данные вам Богом, вы употребите лишь на то, чтобы прославиться в своей профессии. Поймите, что вам стыдно и бесчестно пресмыкаться в этой профессии, что вы не будете стоить плевка, если не сделаетесь здесь первым. Любовь к этой прекрасной профессии должна наполнять ваше сердце и одна только занимать ваш ум.

Вы прекратите ваши ужины в городе и вечерние прогулки: и те, и другие слишком опасны для вас. Я разрешаю вам обедать у ваших друзей по воскресеньям и праздникам, но с условием, что я всегда буду знать, куда вы пойдете, и что вы будете возвращаться домой всегда раньше девяти часов. Отныне даже умоляю вас никогда не просить меня отменить это правило и не советую вам делать это самовольно.

Вашу несчастную музыку вы должны будете вовсе оставить, особенно же приемы молодых людей: я не потерплю ни одного из них. И музыка, и молодые люди погубят вас. Однако, принимая во внимание ваше пристрастие, я разрешаю вам игру на скрипке и флейте, с тем непременным условием, что вы будете играть на них в рабочие дни только после ужина и ни в каком случае днем, не нарушая в то же время покоя соседей и моего.

Я буду избегать по возможности посылать вас в город, но, в случае, если этого потребуют мои дела, запомните хорошенько, – я не приму никаких извинений, если вы запоздаете с возвращением домой: вы знаете заранее, как возмущают меня ваши отлучки.

Вы получите от меня стол и 18 ливров ежемесячно на ваши расходы и на погашение ваших долгов. Было бы слишком вредно для вашего характера, если бы я назначил вам жалованье и оплачивал ваши работы. Но если вы, в чем – ваша обязанность, будете способствовать успеху моего дела и своим талантом доставите мне какую-либо прибыль, я дам вам четвертую часть дохода с вашей работы. Вы знаете мой образ мысли, вам по опыту известно, что меня нелегко превзойти в великодушии; заслужите же, чтобы я сделал для вас больше, чем обещаю. Но помните: мне не нужно слов, я требую дела. Если вы согласны на мои условия и чувствуете себя достаточно сильным, чтобы исполнить их добросовестно, принимайте их и, подписав, возвратите мне…»

Конечно, Бомарше поспешил подписаться под этим «Домостроем», хотя ему не нравилось намерение отца обращаться с ним, как с ребенком.

Старик Карон не ошибся. Его суровая мера не замедлила оказать свое действие: ветреник и гуляка, Бомарше вдруг сделался усердным работником. Оправдалась также и надежда отца, что таланты сына обеспечат последнему выдающееся место в ряду других часовщиков: молодой Карон прославился как изобретатель. Он придумал особый ходовой анкер и с этих пор выходит на арену известности и вместе с тем борьбы. Изобретение было сделано им в июле 1753 года. В порыве радости и, вероятно, тщеславия он поделился своей новостью со знаменитым в то время часовщиком Лепотом. Новость была сообщена под секретом, но в сентябре того же года Бомарше с удивлением прочел в газете «Меркурий» объявление Лепота о сделанном им, Лепотом, изобретении, как две капли воды походившем на изобретение молодого Карона. Очевидно, Лепот рассчитывал на свою известность и на полную неизвестность Карона. Он не подозревал, что самолюбивый и слишком откровенный изобретатель обладал уменьем не по летам отстаивать свои интересы. В том же «Меркурии», в ноябре того же года, было напечатано письмо Бомарше, оповещающее всех о подделке Лепота. Лепот попытался было раздавить обобранного им юношу свидетельством каких-то трех отцов-иезуитов и шевалье де Ламольера, но спор двух часовщиков обратил уже на себя внимание в правящих сферах, и министр двора, граф Сен-Флорентен, поручил Академии разрешить вопрос. Назначенные Академией эксперты Камю и Монтиньи дали заключение за подписью «вечного» секретаря Гранжана де Фуше, что «господин Карон должен считаться настоящим изобретателем нового ходового анкера, а Лепот – только подражателем его изобретения; что представленный Лепотом в Академию 4 августа (1753 г.) ходовой анкер не что иное, как естественное следствие того же механизма господина Карона, и что ходовой анкер этого последнего, менее совершенный, чем Грагамов, оказывается, в применении к карманным часам, самым совершенным из всех, какие употреблялись в этом случае, хотя в то же время и самым трудным по исполнению…» Таким образом, победа осталась за Бомарше.