Я был адютантом Гитлера

Фон Белов свидетельствует, что Гитлер конкретно обдумывал нападение на СССР уже с марта 1940 г. Летом-осенью того же года по его приказу началась генштабистская разработка плана «Барбаросса», а 18 декабря 1940 г. он дал известную директиву № 21, предписывавшую вермахту «разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии» (Цит. по: В. И. Дашичев. Банкротство стратегии германского фашизма. М. /1973, т. 2, с. 86).

Вот что пишет автор о подлинных планах Гитлера и о его намерении именно летом 1941 г., в нарушение германо-советского договора, напасть на СССР. Еще в октябре 1940 г.

«Гитлер не раз заводил с Кейтелем и Йодлем разговоры, в которых выражал свою мысль достаточно ясно: в следующем году он должен начать борьбу против России. Свое намерение фюрер подкреплял убеждением, что в 1942 г. Россия будет в состоянии выступить против Германии, а потому он хочет сам напасть на нее в 1941 г. Гитлер придерживался взгляда, что значительная часть России сможет быть „сделана“ за срок с мая до сентября, ибо в 1942 г. он должен быть опять готов к борьбе против Англии. Меня эта ясная и четкая формулировка решения не поразила: в последние недели я не раз слышал его высказывания на эту тему» (с. 309. Здесь и далее выделено нами. – Г.Р.).

Задавая риторический вопрос «Как пришел Гитлер к решению напасть на Россию, еще не победив Англию?», фон Белов констатирует:

«Это, казалось мне, – главный вопрос войны. Он был убежден в том, что Англия ожидает помощи в своей борьбе за Европу и, судя по ходу войны в эти зимние месяцы [1940-41 г. ], видит ее в лице Америки и России. [… ]. Положение же в России Гитлер оценивал так: русские смогут вмешаться в ход войны уже осенью 1942 г. Германо-русский союз он отнюдь не рассматривал как гарантию мира на многие годы. Сталин хочет дождаться того момента, когда германские силы окажутся ослабленными боями на Западе, и тогда без всякой опасности для себя вмешаться в европейские сражения. В любом случае, фюрер хотел русское наступление упредить, ибо знал, что одновременно Германия на все стороны сражаться не может. Поэтому план его состоял в том, чтобы убирать одного противника за другим. – будь то переговорами, будь то войной. [… ] 1941 году предназначалось стать исключительно годом столкновения с Россией. Гитлер построил приготовления к нему так, что был готов напасть примерно в середине мая. Таким образом фюрер намеревался ослабить русских настолько, что они прекратят борьбу и оп сможет сосредоточить все силы для удара по Англии» (с. 317-318). Уже в декабре 1940 года «нападение на Россию было для него делом решенным» (с. 313).

Отсюда следует: агрессия Гитлера против СССР никоим образом не являлась спонтанной и вынужденной упреждающей, превентивной, мерой для предотвращения вполне определенного и конкретного, якобы уже подготовленного нападения СССР на Германию летом 1941 года. Она была издавна запрограммированным, заранее задуманным и тщательно спланированным актом, закономерно вытекавшим из всей военно-политической и стратегической концепции Гитлера, а также из «идейно-теоретических» установок национал-социализма.

Ни о каких сколько-нибудь серьезных признаках будто бы готовившегося тогда Сталиным нападения на Германию в воспоминаниях фон Белова не говорится, а от столь осведомленного, компетентного и внимательного наблюдателя, как он, такие признаки, имейся они в действительности, наверняка не могли бы укрыться.

Более того, фон Белов отмечает, что после визита Молотова в Берлин в ноябре 1940 года СССР действительно готовился к войне с Германией, но к войне оборонительной (с. 344). Таким образом, факт агрессии гитлеровской Германии против СССР, вопреки существовавшему договору о ненападении, остается несомненным.

Победа над гитлеровской Германией в Великой Отечественной войне досталась нам очень дорогой ценой, и об этом мы не смеем забывать, празднуя ее 55-ю годовщину. Мы заплатили за нее (по, предположительно, заниженным официальным данным) 27 миллионами жизней наших соотечественников, и цифра эта минимум в три с половиной (если не в четыре) раза превышает людские потери противника. Это во многом объясняется массовыми довоенными репрессиями (прежде всего против командного состава Красной Армии), а также политическими просчетами и имевшими катастрофические последствия оперативно-стратегическими ошибками Сталина (о чем подробно говорится в недавно вышедшем четырехтомном научном труде российских историков «Великая Отечественная война. 1941-1945. Военно-исторические очерки»).

Вступив в новый век и новую эру, человечество, если оно хочет жить и процветать в условиях мира, демократии, гуманизма и цивилизации, должно усвоить поучительные уроки истории ушедшего XX столетия. Это в первую очередь значит: до конца преодолеть и искоренить одно из самых гнусных и отвратительных явлений недавнего прошлого – гитлеризм, национал-социализм в любой его форме и ипостаси. Фашизм, под каким бы флагом и в каком бы обличье, со свастикой или без оной, ни выступал, какими бы демагогическими лозунгами и ностальгией по «сильной руке» и тому подобным формам диктатуры и тоталитаризма ни маскировал свою коричневую человеконенавистническую суть, больше не имеет права на существование – нигде и никогда. Ради этого отдали свои жизни павшие в Великой Отечественной войне против гитлеровской Германии.

Григорий Рудой, ветеран Великой Отечественной войны.

2000 г.

От автора

Почти восемь лет – с 16 июня 1937 г. до 29 апреля 1945 г. – я в качестве адъютанта от люфтваффе{1} входил в состав «адъютантуры вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере» Адольфе Гитлере и таким образом являлся самым непосредственным очевидцем успехов и падения национал-социалистического господства в Германии. После его краха – сначала офицеры разведок и следователи, а потом и различные историки – зачастую спрашивали меня о пережитом мною и о моих впечатлениях. Я отвечал на их вопросы чистосердечно и в меру своей осведомленности и лишь при допросах после пленения в Бад-Ненндорфе, а также в Нюрнберге сознательно уходил от истины. Представляют ли мои изложенные в книге сведения и взгляды действительно интерес и ценность для исторической науки и для знания этой главы германской истории вообще, пусть судят читатели и специалисты.

Дать самому себе отчет о тех годах, которые изменили мою до той поры нормальную военную карьеру, побудили меня неоднократно повторяющиеся запросы историков, многочисленные беседы в семейном кругу, с родственниками, друзьями, бывшими сослуживцами. Я не просто хочу удостовериться в фактах и датах, но и пытаюсь обрести для себя ясное понимание всего того, чему я оказался тогда свидетелем.

Я начал свою службу в Имперской канцелярии всего лишь 30-летним гауптманом{2} люфтваффе, смысл жизни для которого состоял в том, чтобы летать, и, прямо скажу, был совсем не в восторге от этой перемены в моей судьбе, поскольку тогда, в соответствии с моим предыдущим жизненным путем, мог вполне надеяться на должность командира авиационной группы. Теперь же мне предстояло покинуть войска и занять пост, требовавший больше светских и дипломатических способностей, чем профессиональных военных знаний командира эскадрильи.

Главнокомандующий люфтваффе Геринг{3} был тогда ближайшим доверенным человеком фюрера и рейхсканцлера. Их взаимоотношения возникли еще в годы борьбы национал-социалистического движения [против Веймарской республики и за установление своей диктатуры] и были настолько устойчивы, что выдержали многие испытания военного времени. Мне предстояло не только включиться в эти устоявшиеся взаимосвязи, но и найти свое место внутри адъютантуры рядом с такими яркими личностями, как Хоссбах{4} и Путткамер{5}.

Должности адъютанта часто завидуют, в большинстве случаев не зная о связанных с нею рутинных обязанностях и роли статиста.

Конечно, бывали и такие полковые адъютанты, которые «командовали» за своих командиров. Но подобные исключительные случаи даже отдаленно не могут идти в сравнение с моей деятельностью. Я никогда не поддавался искушению «делать политику» и влезать в дела, скажем, начальника генерального штаба люфтваффе или начальника управления ее личного состава, не говоря уже самого Геринга или же статс-секретаря министерства авиации. Я пытался найти компромиссное решение в трудных ситуациях, мог предостеречь, осторожно подправить и, к сожалению, лишь изредка подбодрить. Однако я всегда без обиняков высказывал свою точку зрения, если, разумеется, меня спрашивали о ней.