Служу Родине. Рассказы летчика

Старший куреня берёт у меня котелок:

— Молодец, полный донёс! Значит, не боялся. Лошадей смотрел?.. В ночном держи ухо востро да над товарищем не смейся, а то над собой заплачешь!

…Каждый вечер вожу Машку в табун. И достаётся же мне от неё! Кое-как приведёшь её в ночное, а домой ничем не заманишь. В село возвращаться приходится до зари — отец в поле выезжает рано.

Сам хлеб не ем, чтобы на него кобылу подманить. А она подойдёт, ломоть схватит, повернётся и норовит лягнуть — никак не подступишься!

Вот раз еду потихоньку с ночного. Пускать Машку во всю прыть побаиваюсь — сбросит. Въехал уже в деревню. Вдруг из подворотни выбежала собака и с лаем бросилась под ноги Машке. Кобыла вскинула ногами и понеслась. Я испугался, уцепился за гриву и кричу: «Тпру!.. Тпру!..» Куда там! И не думает моя Машка слушаться, вихрем летит по деревне. Еле её остановил.

После этого я всегда пускал её галопом.

Как-то отец поздно приехал с поля. Уже совсем стемнело, когда я отводил лошадь в табун. Решил ехать мимо кладбища, самой короткой дорогой. Ехал зажмурившись — накануне наслушался страшных россказней про русалок и ведьм. Возвращаюсь пешком той же дорогой. Иду быстро, чего-то побаиваюсь. Вдруг вижу — чьи-то глаза, как огни, горят. У меня по коже мороз прошёл, я пустился бежать: в первый раз ночью встретился с волком. Впопыхах не заметил, как добежал до кладбища. Пот с меня льёт, сердце колотится. Смотрю, из темноты идёт кто-то высокий, большой, в белом, длинной рукой помахивает, на меня надвигается. Ну, думаю, мертвец за мной гонится! Закрыл от страха глаза и бросился бежать, не замечая дороги. А самого любопытство разбирает: «Дай-ка посмотрю!» Поборол страх, остановился, посмотрел назад: большая белая лошадь хвостом машет. Мне стало смешно, что я испугался лошади, запел песню и не спеша зашагал домой.

3. ПЕРВЫЕ ОБЯЗАННОСТИ

С возрастом у меня появилось упрямство. Отец, человек наблюдательный и вдумчивый, сразу подметил эту наклонность. Он старался переломить её, незаметно приучая меня к трудолюбию, исполнительности и упорству в работе. И он добился того, что я привык к своим обязанностям в доме и никогда не увиливал от них.

Я ещё в школу не ходил, когда отец посадил за домом несколько груш, яблонь, слив. Он и меня заставлял работать: я рыл и таскал землю, вместе с ним ухаживал за молодыми деревцами, снимал червей, окапывал стволы. Когда деревья стали давать плоды, отец посылал меня караулить их. Я припасал рогатки, камни и, сидя под деревом, прислушивался к ночным шорохам, а самому страшновато было. Иногда отец подойдёт неслышно и, если я засну, разбудит:

— Заснул? Плохой из тебя сторож выйдет.

Когда я вырос, то спросил отца, зачем он это делал, ведь воров не было. Он засмеялся:

— А как же иначе! Ты у меня меньшой, я тебя и приучал с детства ко всякому труду. Я хворал, старел и думал — осиротеешь рано…

Постепенно обязанностей у меня по дому становилось всё больше.

Летом с утра до обеда таскаю воду для поливки огорода:

наполняю целую бочку, чтобы она не рассохлась, — это моя норма. Несу полные вёдра на коромысле бережно, как молоко, а сам чуть повыше ведра. Колодец метрах в ста от дома; устанешь, пока с водой дойдёшь. Пасу телёнка на лугу. Нас собирается много ребят, и мы бродим по траве среди кустов с утра до вечера. Зорко следим за телятами, смотрим, чтобы они в посевы не зашли, не напортили. Если они туда заберутся, то порки не миновать. Иной раз надоест пасти, вскочишь телёнку на спину и наездишься вдоволь.

Зимой я ездил с отцом по дрова. Отец срубает сухие ветки, а я их таскаю к саням. Отец кричит: «Смотри осторожнее, глаз себе не выколи!» За отцом не поспеваю, и он сам принимается укладывать ветви на сани. Туго увязывает их, подсаживает меня на воз, приговаривая: «Держись, Ваня, не упади…» Лошадь трогает; отец шагает рядом, сбоку, — он не садится, чтобы было полегче нашей кобыле. Дома складываю ветви клетками — надо их подсушить.

По утрам чищу картошку для всей семьи, подметаю в хате. Зимой вытираю воду с подоконников, чтобы они не загнили, — отец непременно проверит, сухо ли.

Улицу нашу, с одной стороны открытую для ветра, сильно заносит снегом. Во дворе разгребаю дорожки — от крыльца и ворот к сараю, погребу.

Днём прибегают ребята и зовут играть. Слышу, кричат:

— Иван! Выходи!

Иной раз еле удержишься, чтобы не бросить всё и не побежать на улицу.

4. УЧЕНЬЕ

Читать я научился незаметно. Набегаешься днём, наиграешься, наработаешься, а вечером сидишь за столом, фантики — конфетные обёртки — перебираешь и находишь знакомые буквы.

Сижу тихо, как мышонок, чтобы спать не послали. К шести годам, вот так играя, научился я читать и рисовать.

…Утро. Первый день учебного года. Стою на улице и смотрю с завистью на ребят-школьников: я ещё мал. Выходит из ворот соседский хлопец, Василь, мой приятель:

— Пойдём в школу, Ваня, я тебя запишу.

Я так обрадовался, что даже не попросил позволения у родителей и побежал за ним.

Бегу — а сам трушу: вдруг учительница откажет? Говорили, что Нина Васильевна — строгая, но ребята её любили.

Входим в светлый, высокий класс. Больше всего мне понравилась классная доска. «На ней славно рисовать можно», подумал я. Парты блестят, ребята одеты по-праздничному.

Учительница уже сидит за столом. У неё молодое, доброе лицо, гладко зачёсанные чёрные волосы. Потом я заметил, что когда она недовольна или огорчена, на лбу между бровями у неё появляется глубокая прямая морщинка.

Василь подходит к ней и, указывая на меня, говорит:

— Нина Васильевна, он читать умеет, я его привёл в школу.

Она ласково улыбнулась и внимательно посмотрела на меня:

— Ну, подойди, малыш, к доске, напиши буквы, какие знаешь.

Встав на цыпочки, я старательно вывел буквы.

Учительница дала мне букварь. Сначала я запинался, а потом бойко прочёл какой-то рассказ.

Нина Васильевна записала моё имя, фамилию, возраст и сказала:

— Ты ещё мал, но всё же я беру тебя в первую группу.

Я не помнил себя от радости.

Наступила зима, завалило улицы снегом, начались вьюги и морозы. Ходить в школу было далеко, но я вставал рано — всё боялся опоздать — и почти всегда приходил первый. В классе сидел смирно: заметил, что когда всё прослушаешь, от слова до слова, то. потом урок выучить легко.

В школе была объявлена война грязным тетрадям и книгам: Нина Васильевна строго следила за тем, чтобы они были в порядке, и я привык их беречь.

Однажды утром был сильный мороз. Ветер завывал в трубе. Я проснулся. Смотрю — совсем темно, но мать уже встала и топит печь. Она меня не разбудила: решила, что в такой мороз нечего мне идти в школу. Я со слезами упросил её отпустить меня.

На улицах ребят не видно. Мчусь что есть силы в школу. Прибегаю. На снежной дорожке — ни одного следа. В окнах темно, из трубы вьётся дымок. Поднялся на крыльцо — дверь заперта. Ну, думаю, опоздал! Мне стало так обидно, что я заплакал.

Вдруг дверь открывается и выходит Нина Васильевна. Одной рукой платок на голове придерживает, а другой обняла меня:

— Зачем ты в такой мороз пришёл? Ведь мы сегодня не учимся.

А я всхлипываю и молчу. Учительница вытерла мне слёзы и повела к себе.

Она сняла с меня курточку, шапку и вдруг испуганно воскликнула:

— Да у тебя ухо обморожено!

Выбежала во двор, принесла снегу и стала оттирать мне ухо, пока оно не начало гореть. Потом усадила к столу, принесла горячего чаю и конфет.

Я совсем успокоился, пью чай и вокруг поглядываю. В комнате у Нины Васильевны я впервые. С удивлением смотрю на книжную полку: столько книг я никогда не видел.

Когда я кончил пить чай, Нина Васильевна посадила меня возле печки и дала большую книгу с картинками. Сейчас я уже не помню ни картинок, ни заглавия книги, помню только, что мне было очень хорошо у нашей учительницы. С того дня и началась моя дружба с ней. Я часто потом бывал у неё и перечитал много книг.