Служу Родине. Рассказы летчика

— Всю жизнь болею. Лучше умру, а из дома никуда не пойду.

Её упорство было мне непонятно. Ни уговоры, ни просьбы не помогали.

На следующий день мать почувствовала себя лучше. Зная, как я не люблю пропускать занятия, она под вечер сказала:

— Иди, сынок, дотемна. У меня всё прошло.

Я ушёл из дому поздно вечером.

В общежитии ещё долго сидел за книгами, но сосредоточиться было трудно. Упрекал себя, что не заставил мать поехать в больницу.

Рано утром меня разбудил брат Яша. Я вскочил и не мог понять, зачем он здесь. Он молчал. Я посмотрел ему в лицо и увидел слёзы на глазах.

Я сразу понял:

— Мама?..

Он кивнул головой.

Как я пришёл домой — не помню.

В хате было полно народу. Плач, причитания. Отец стоял, закрыв лицо руками. Плечи у него вздрагивали.

Я убежал на погреб, бросился на землю и долго пролежал там в горе, без слёз. Сразу после похорон вернулся в Шостку.

Несколько недель я не ходил в деревню: дом опустел для меня, хотя там оставались отец, сестра и братья.

4. ВОЖАК КОМСОМОЛА

Целыми днями, а перед зачётами и ночами, я сидел за книгами. Времени для спорта оставалось мало, но я всё же ежедневно тренировался на турнике и с гирей.

Меня приняли в команду футболистов. В сухие осенние дни после лекций мы гоняли мяч на лужайке за техникумом. А потом я опять садился за книги.

Отца я навещал часто. Иногда по вечерам после работы он заходил ко мне в общежитие:

— Хорошо у вас: светло, чисто. Ну, я посижу, а ты занимайся, сынок.

Отец усаживается у стола и читает. Изредка оторвётся от книги, посмотрит на меня и спросит, что я сейчас учу.

Как-то в выходной день я вернулся от отца и сел заниматься. В дверь постучали. Вошёл секретарь первичной комсомольской организации Мацуй. Я ещё ни разу с ним не разговаривал, знал его только в лицо, но слышал о нём много хорошего. Ребята говорили, что с ним можно всем поделиться, всё ему рассказать. Он пользовался среди учащихся большим авторитетом. Мацуй часто заходил в спортивный зал, хотя сам спортом не занимался: я слышал, что он болен туберкулёзом. На вид он казался здоровым. Его открытое лицо было румяно, умные глаза удивительно ясны, весь он был аккуратный, собранный.

Я вскочил.

— Извини, что помешал. — Мацуй пожал мне руку. — Вчера в спортзале видел, как ты на турнике работаешь. Говорят, ты и рисовать умеешь.

— Я ведь не учился.

— Знаю. Но слышал, что ты ещё в школе оформлял стенгазету…

Комсомольский руководитель говорил со мной по-товарищески, но я от застенчивости молчал, глядя в пол. А Мацуй словно и не замечал этого:

— Нам для стенгазеты «Советское студенчество» нужен художник. Работа большая. Хочешь оформлять?

— Ещё бы!

Он улыбнулся:

— Покажи-ка свои рисунки.

Волнуясь, как на экзамене, я вытащил несколько зарисовок. Мацуй внимательно разглядывал их и приговаривал: «Дело пойдёт».

Меня выбрали членом редколлегии нашей стенной газеты, и через несколько дней я в первый раз её оформил.

С комсомольским руководителем я скоро подружился. Мацуй был человеком наблюдательным и чутким, с твёрдым характером. Я чувствовал, как он незаметно вошёл в мою жизнь, как направлял её, руководя многими моими поступками.

Мацуй любил заходить к нам в комнату, но чаще он бывал гам, где ребята жили не очень спаянно и отставали в учёбе. Ему всегда удавалось предотвратить чью-нибудь ошибку или проступок.

— Давайте почитаем вместе «Комсомольскую правду», — иногда предлагал он, войдя к нам в комнату; садился за стол, читал вслух, а потом беседовал с нами.

Мацуй был хорошо политически подготовлен и умело разбирался в вопросах, стоявших перед комсомольцами и всей советской молодёжью. Говорил он живо и увлекательно. Когда он проводил беседы по текущей политике, разговор сразу делался общим.

Я давно мечтал вступить в комсомол. Решил поговорить об этом с Мацуем, но мне всё казалось, что я недостаточно подготовлен. Как я обрадовался, когда однажды в аудитории Мацуй сказал нескольким моим однокурсникам и мне:

— Пора вам, ребята, в комсомол. Будем вместе работать.

Мы окружили Мацуя. Он был в том приподнятом настроении, которое я очень любил в нём; в эти минуты наш комсомольский вожак говорил особенно увлекательно, горячо и задушевно. И слова у него были простые, убедительные. То, что он сказал нам в тот вечер о комсомоле, о святом долге члена ВЛКСМ, было близко и понятно каждому. Я слушал его, и мне хотелось сделать что-то большое, чтобы быть достойным! высокого звания комсомольца. Мацуй заговорил о трудовых подвигах, о том, что и на небольшом участке работы можно принести огромную пользу. Я вспомнил о своём брате, комсомольце Александре. С каким увлечением работал он счетоводом в колхозе и сколько принёс пользы своей скромной работой! В этот же вечер я с волнением, тщательно выводя каждую букву, написал заявление о приёме меня в члены BЛKCM и на следующий день отнёс его в комитет комсомола.

Я очень волновался, готовясь к комсомольскому собранию, посвящённому приёму в комсомол. В тот вечер пришёл в клуб раньше всех. Зал постепенно наполнялся. Мне казалось, что сегодня у всех собравшихся особенное, торжественно-приподнятое настроение.

Я сидел в первом ряду. Уже приняли нескольких ребят. Мацуй назвал мою фамилию. Я даже вздрогнул. Поднялся на сцену. В зале — тишина, а мои новые сапоги скрипят и стучат, словно нарочно. Мне показалось, что я очень смешон, и от этой мысли бросило в жар. Оглянулся — нет, никто не смеётся: вокруг дружеские, серьёзные лица.

Мне ещё не приходилось выступать перед таким большим собранием. Было неловко, я не знал, куда деть руки. Встал в струнку, как на военных занятиях, и, отвечая на вопросы слишком быстро, глотал слова. Мацуй на меня не смотрел и постукивал по столу карандашом. Я знал его привычку: стучит — значит, недоволен.

Я старался отвечать медленнее, обстоятельнее. Вижу — Мацуй оживился, улыбается, отложил карандаш. Говорит что-то секретарю райкома комсомола, тот тоже улыбается. На душе стало легко.

И я произнёс речь, первую в своей жизни. Говорил о том, что сегодня у меня большой праздник, что такое же радостное чувство я испытывал много лет назад, когда вступал в пионерскую организацию, что теперь даю обещание быть верным комсомольцем-ленинцем.

В зале зааплодировали, и мне опять стало неловко.

Я был принят единогласно. Секретарь райкома сказал мне:

— Будьте же достойны нашего комсомола!

И я понял, что только сейчас вступил в пору сознательной жизни…

5. УЧЕБНЫЙ ГОД

Требования в техникуме к нам большие. Несколько студентов были исключены за неуспеваемость. Перед экзаменами я очень волновался — вдруг провалюсь! — но сдал все предметы на «отлично» и «хорошо».

Ребята стали разъезжаться на каникулы. Собрался и я в деревню, но меня вызвал к себе председатель профкома:

— За отличную учёбу и активную работу в комсомоле ты премируешься путёвкой в дом отдыха в Новгород-Северский. Поезжай, отдохни.

Вошёл Мацуй, озабоченно посмотрел на меня и сказал:

— Ты даже похудел за время экзаменов. Поправляйся, людей посмотри, себя покажи.

Путёвки получили ещё несколько студентов-отличников, и мы дружной, весёлой компанией поехали отдыхать. Чудесные две недели провели мы в небольшом доме отдыха на высоком берегу Десны, в вековом парке, возле старинного монастыря — исторического музея.

Для меня это был не только отдых. В эти дни я многое узнал из истории Родины. В Шостку мы вернулись загорелые, полные сил и энергии, новых впечатлений.

На втором курсе в начале года меня перевели на механическое отделение. Я увлёкся черчением. Оно давалось мне легко. Привык к точному измерению деталей, аккуратности, приобрёл навыки, которые потом, когда я стал изучать самолёт, мне очень пригодились.