Повесть о трех пастухах

— Товарищ капитан, фугас — отвлек Левенко от раздумий возглас сапера шедшего впереди со щупом.

Подошедший Левенко увидел, что 152 миллиметровый снаряд установлен второпях и саперам не составило труда обезвредить его. Через связиста Левенко связался с засадой разведчиков и сообщил им о фугасе. Не исключалось, что установившие его боевики где-то неподалеку.

4

Когда Левенко с саперами вернулся в полк там в штабе узнал, что разведчики поймали трех чеченов установивших фугас обнаруженный группой Левенко. Замполит саперной роты горестно вздохнул, он понимал какая участь ждет пойманных чеченов. Палатка разведроты и яма где содержали пленных находилась рядом с палаткой саперов. С другой стороны от разведчиков в лагере полка находились палатки зенитной батареи, зенитчики же как правило и охраняли яму с пленными. Особое омерзение у Левенко вызывала баня разведроты. Баня была одно название. Когда-то разведчики пытались сделать нормальную баню. Построены были стены, положена крыша и на этом дело закончилось. Мыться в бане никто не мылся а превратили ее разведчики в застенок в самом прямом и ужасном смысле этого слова. То что творилось в бане ничего кроме омерзения у Левенко не вызывало. Внутренность бани украшали цепи, веревки, наручники и главное — телефонный аппарат 57 года выпуска, в просторечье этот армейский полевой телефон назывался «тапиком», а также "телефоном доверия". Телефон разведчиками, да и не только ими, часто использовался отнюдь не по прямому назначению. Эта коричневая пластмассовая коробочка была довольно таки эффективным орудием пыток. "Крутить на тапике" и "говорить по телефону доверия" означало не что иное, как подвергнуть допросу с применением полевого телефона. Левенко коробило от жестокостей происходивших в полку, хотя он и понимал, что все-таки идет война, но многое его тонкая интеллигентная душа не могла принять. Чтобы отвести душу он решил зайти в палатку офицеров управления к своему другу капитану Кузину, с ним он мог быть вполне откровенен. Тем более занимая штабную должность Кузин мог быть полезен в оформлении некоторых документов.

Несмотря на довольно-таки позднее время, 10 часов утра, Левенко застал Кузина лежащим во всем обмундировании и сапогах, на топчане, в офицерской палатке. На голове Кузина сидела маленькая кошка и кусала его за уши. Кузин не чувствовал укусов и продолжал мирно спать. Рядом на ящике сидел «секретарь-референт» Кузина писарь Козулькин — солдат контрактник. Левенко часто не прочь был поболтать с писарем, так как тот в отличие от большинства "диких гусей" имел высшее образование и участвовал еще в первой компании. Козулькин тоже испытывал симпатию к интеллигентному капитану, поэтому несмотря на разницу в служебном положении вне службы они довольно интересно общались в неформальной обстановке. Кузин также был демократичен с писарем, так как сам толком не мог составить ни одного донесения, поэтому целиком и полностью зависел от солдатской головы. Впрочем и начальника и его подчиненного такое положение вещей вполне устраивало.

— Здравствуйте Саша — в своей манере обратился к Козулькину Левенко. А что Кузин то спит? С наряда что ли?

— Здравия желаю товарищ капитан — с радостью отозвался контрактник. Да с какого наряда, это я с наряда, вчера всю ночь на «фишке» стоял, людей не было. А "их благородие" квасил всю ночь с майором Цыпко, до сих пор не пробудится. Ничего, сейчас командир полка его лично разбудит. — Язвительно добавил писарь.

В это время в палатку вошел старший помощник начальника штаба подполковник Кицко и увидев спящего Кузина со всего маху огрел его стопкой документов, которые держал в правой руке. Отчаянно мяукнув кошка последний раз укусив Кузина за ухо спрыгнула и забилась под топчан. Сам же потерпевший медленно открыл глаза и увидев Кицко вскочил на ноги.

— Бездельник, спишь опять! Я тебя в яму посажу, а вместо тебя вот бойца поставлю! — разразился бранью СПНШ.

— Да я вот только задремал случайно, — робко оборонялся Кузин. — Я ничего, я только вот на секундочку глаза прикрыл.

Проработав немного Кузина в своей манере Кицко удалился в штаб. Настроение у него было хорошее, поэтому сильного разноса Кузину не было. Тот сидел угрюмо на топчане и чесал лохматую голову. Потом он стал жаловаться, что Кицко уж дюже пристрастен к нему и вообще он не против, если его отправят обратно в пехоту, откуда его и Козулькина недели две назад взяли в штаб.

Козулькин видя беды начальника стал в ернической манере успокаивать его.

— Как пчелка трудитесь товарищ капитан, ведь всю же ночь глаз не сомкнули, а он орет на вас. Ведь минутки то свободной у вас ни днем не ночью не выпадает, лучше вас тут и труженика нет.

Левенко со слов писаря и из личных наблюдений прекрасно знал как сутками «трудится» капитан Кузин и едва сдерживал смех слушая грубую лесть Козулькина. Однако Кузин не заметив ехидства своего подчиненного и горестно произнес: "Да вот, не говори, на ком везут, на том и пашут".

— С добрым утром Слава — поприветствовал Левенко Кузина — я вот сегодня с проверки дорог пришел. Эх Слава скажу я вам, что же мы делаем, Крючков вот мечеть заминировал и старик мулла подорвался. Вы представляете. Мне кажется, что это подлость минировать религиозные здания, это кощунственно и мерзко. Вы бы Слава стали бы это делать?

— Ну, если бы такую задачу поставили бы то конечно стал бы — ответил Кузин — важно только как технически это осуществить. Я вот например не сапер, не знаю, но попробовал бы.

— А вы Саша, что думаете по этому поводу — не встретив сочувствия и понимания у Кузина — адресовал Козулькину свой вопрос Левенко.

— Да заминировал бы конечно, если б умел — не раздумывая брякнул контрактник.

— Нет, вы не понимаете, это же подло. Каждая война должна иметь свои правила. Нельзя же воевать с мирными людьми. Мы же офицеры, а не каратели. Левенко разволновавшись снял очки и стал протирать их полой грязной камуфлированной куртки.

— Это вы офицеры, а я «контрабас-барабас» — вставился Козулькин — мое дело маленькое: офицер не скажет — солдат не додумается. Я бы хоть сейчас всех чехов бы в расход пустил бы или на тапике прокрутил.

— Саша, Саша — Левенко снова одел очки — я не воспринимаю вас как «контрабаса», вы же умный человек, а говорите такие чудовищные вещи.

— А что товарищ капитан, они с нашими как поступают? Они же нас за людей не считают. Они же черти в России хозяева жизни. Они же «мужчины», а мы быдло. И самое-то обидное, мы оправдываем и защищаем тех кто нас презирает и живет за наш счет. Тех для кого мы лохи, а наши бабы наложницы. Вы же гляньте товарищ капитан, как в России наши бабы на чурок гребаных смотрят. Ну как же у них «бабки», а мужики наши так боятся их, как же «джигиты», "горячая кровь". Я не беру тех кто здесь, а тех кто нас там встретит. Я же помню 96 год, когда приехал с первой войны — продолжал свой обличительный монолог Козулькин — тогда же чехов все в жопу целовать готовы были, а на нас как на убийц смотрели — «наемники». Я из-за этого ни в одно приличное место устроиться не смог, так четыре года и ходил дураком. Нет, всех их под корень надо. Мирный, не мирный, да хрен с ним, Аллах узнает своих.

Во время монолога Козулькина Кузин сидел молча и соглашаясь со всем сказанным кивал головой. У самого Кузина в кармане куртки в качестве талисмана лежало засушенное чеченское ухо, завернутое в платочек. Ухо это он отрезал месяц назад, когда его взвод задержал одиноко пастуха в безлюдном месте, тот подозревался в установке мины. Кузин со словами: "Быть чеченом это уже преступление" точным выстрелом в сердце отправил пастуха к Аллаху, а ухо взял на память.

— И все-таки, вы не правы — Левенко ни как не хотел уступать позиций вы Саша судите по первой войне, у вас осталось чувство мести, а вы Слава не общались с мирными жителями. Я же часто разминировал снаряды оставшиеся в их домах, я же часто говорил с ними. Они же страшно озлоблены на нас. Мы же только силой держим их.