Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда.

Ценность рубля в Перми была в этр время около одного пенса. Моим офицерам и солдатам платили па расчету 40 рублей за 1 фунт стерлингов. Лагерь пленных находился за 37а версты, и митинг продолжался час пять минут. Плата за переезд на дрожках была 100 рублей. Все остальное было в такой же пропорции. Например, обыкновенные папиросы-по рублю за штуку. Если бы я выкуривал в день два десятка штук или

угощал моих многочисленных посетителей, то половины моего полковничьего жалованья как не бывало. Тут что-то неладно с валютой, в результате чего офицеры находятся в состоянии бедности нисколько не лучшей, чем население, совершенно разоренное революцией. У меня нет средств для исправления этого, но весьма мало устраивает получать рубль по стоимости шести пенсов, а расходовать по расчету рубль за пенс. Чего же еще больше? Если бы мне платили стерлинги в золотой валюте, я мог бы получить за каждый фунт-рублей по 200 по местной расценке. Заработная плата при большевистском управлении была повышена, но цены были таковы, что одно из наших требований, направленных к Омскому правительтсву относительно рабочих, состояло в том, что заработная плата и цены должны быть в той же пропорции, как при старом порядке.

В мою задачу не входит описание жестокостей, какими опозорила себя пролетарская диктатура в Москве. Когда я не мог избежать в своем рассказе упоминания о них, я делал это без перечисления возмутительных деталей, которыми они сопровождались. История показывает, что невозможно воздержаться от этих эксцессов всякий раз, как страстями толпы сметены все устои гражданского порядка. Наши домашние революционеры должны заранее помнить об этом, а не после того, как началась революция. На них необходимо смотреть не как на случайность, а как на определенность, раз подорваны все корни правопорядка.

Большой митинг, устроенный нами в железнодорожных мастерских, произвел полную сенсацию. Факт, что англичане находятся в Перми, распространился до Омска, и четыре дня спустя появились там японская и французская миссии. Если французы прибыли туда для поддержания своего престижа, то приходится жалеть, что они не выбрали лучших агентов для этой цели. Я был приглашен на завтрак к очень почтенному представителю города господину Пастрокову с женой. Прибыв, я нашел милую даму в большом возбуждении. К ним заходил французский офицер и сообщил хозяйке, что только что прибыла французская миссия, состоящая из трех офицеров; что им необходимо занять три лучших комнаты, кухню и прислугу; что

никакая обстановка не может быть вынесена под страхом наказания из указанных им комнат, и тому подобное. Дама протестовала и сказала французскому офицеру, что даже большевики не требовали части ее маленького дома, когда узнали потребности ее семьи; но офицер заявил, что все неудобства будут уравновешены великой честью, оказанной ее дому присутствием офицеров французской армии. Было бы невежливо по отношению к доблестной французской армии повторить ответ госпожи Пастроковой. Это показывает только, как необдуманно посылать за границу негодных людей для представительства великой и галантной нации. Я естественно напомнил госпоже Пастроковой, что она русская, живет в своей родной стране, под управлением своего собственного правительства, и что она должна довести об этом случае до сведения русских властей, которые и обеспечат французскую миссию всеми удобствами.

Если вам не приходилось бывать в России, то вы не имеете никакого понятия о гостеприимстве. Гостеприимство наших пермских друзей было поистине русское, и я жалел, когда мы должны были уезжать. Господин Пастроков рассказал *мне следующий эпизод, относящийся к помощи со стороны Перми в борьбе с террористами.

«Армия генерала Пепеляева была растянута вдоль железной дороги от Перми к Вятке-пункту соединения с Архангельской железной дорогой. Температура стояла ниже 60°, солдаты были без одежды, тысячи погибали от холода, тысячи были в ужасных условиях с отмороженными конечностями. Кой-где не было даже госпитальных приспособлений, а омские министры были глухи ко всем призывам о помощи, занимаясь больше тем, чтобы мешать деятельности верховного правителя, чем стремиться к лучшему выполнению своего долга. В первые дни февраля вопрос о питании армии получил неотложный характер, а омские министры все еще молчали. 10 февраля Пастроков получил приказ немедленно явиться в управление генерала Эпова. Прибыв туда к 11 часам утра, он встретил там девять самых состоятельных граждан Перми. Выглянув в окно, они увидели, что здание со всех сторон оцеплено ротой сибирских стрелков, вооруженных штыками. Вошел генерал и сел за стол; все они продолжали стоять. Взглянув на них и затем на каждого в отдельности, генерал обра

тился к ним со следующей речью: «Господа, я пригласил вас сюда, чтобы сообщить вам, что там, по железной дороге, между вами и вашими врагами находятся остатки нашей доблестной армии. У них мало одежды, но зато в изобАлии лес, так что' огонь сохранит их от замерзания; но вот в продолжение десяти дней у них не будет пищи, и если продовольствие для них не будет обеспечено, ничто не сможет помешать им разбежаться или погибнуть с голоду. Я же решил, что не должно быть ни того,, ни другого. Омские министры забыли нас, верховный правитель дал приказы, но эти трусы, окружающие его, ничего не делают. Мы сами должны выполнить их долг». Прочитав затем список того, что необходимо для армии, он прибавил: «Вы, господа, должны достать эти вещи в течение десяти дней. Если 21 февраля мы не будем располагать этими запасами, то это будет означать конец всего, что лично вас десятерых касается».

«Он не позволил никакого обсуждения, – продолжал Па-

строков,-а если бы он разрешил нам обсудить вопрос, то мы и те-

перь бы продолжали спорить, а тем временем террористы снова

захватили бы Пермь. Я вернулся домой, и невольная дрожь

охватила меня. Ко мне был приставлен конвой из пятнадцати

человек, так же как и к моим товарищам по несчастью. Многие

были обескуражены происшедшим, но я послал за своим дру-

гом и мы вместе наметили план для осуществления прика-

заний генерала. Недавний факт экзекуции над одним ротным

и взводным командирами в одном из полков под командой гене-

рала Эпова, позволившими бежать к неприятелю тридцати сол-

датам из их роты, во многом содействовал быстроте и определен-

ности наших решений. Мы видели, что имеем дело с человеком,

который никогда не отступит от своего слова».

«18 февраля генерал прислал к нам своего адъютанта с извещением, чтобы мы привели в порядок все свои дела, так как будем отправлены на фронт для приведения в исполнение приговора, чтобы голодающие солдаты знали, что они страдают не по вине своих непосредственных начальников, ответственных за положение зрмии. Пастроков был в состоянии ответить, что все дела налажены и что только дезорганизация железных дорог принуждает просить генерала о четырехдневной отсрочке. Эти четыре дня были даны, по истечении которых припасы были

распределены согласно предписанию. «Что же тогда сделал генерал?» был мой вопрос. «Когда солдаты были накормлены» он бросился ко мне в дом, начал целовать меня и стал бы вероятно на колени, если бы я позволил ему. С тех пор он несколько раз посещал меня, и мы сделались большими друзьями. Вот настоящий русский человек», гордо прибавил Пастроков.

Мы вернулись в Екатеринбург 29 апреля и с удивлением узнали, что генерал Нокс и штаб главной квартиры уехали из Омска и перенесли сюда свое местопребывание. Гемпшир-ский полк уже двинулся, были заготовлены для него бараки и другие приспособления. Первый эшелон прибыл на следующий день. Англо-русская пехотная бригада находилась в периоде формирования и, повидимому, обещала большой успех. Туда начали назначать многочисленных офицеров морской бригады, которые прибыли и для которых долго не могли подыскать подходящего места. Вот уж действительно1 гениальная была мысль у нашего военного министерства – наводнить нас инструкторами и солдатами для новой русской армии, из которых едва ли хоть один мог сказать слово по-русски. Я определенно чувствую, что русские и мы вполне справимся вместе с затруднениями, настолько мы похожи друг на друга. Омск и Уайтхол действительно типичны; каждый из них прежде всего исчерпает все возможные ошибки и, когда больше их уже не остается, вступает на правильный путь. Единственная разница у них в мотивах. Наши большей частью обусловливаются общественным мнением, которое всегда на стороне воспитанной посредственности; у них побудительная причина обыкновенно связана с личными эгоистическими соображениями. Разница между нами также и в примерах: все наши правительственные теории исключают возможность скрытой личной выгоды при ведении государственных дел; по русской же точке зрения, ни один знающий чиновник никогда не станет вести деловых сделок для государства, если они лично не дают ему никаких выгод. Если же чиновник пренебрегает представляющимися ему возможностями, то возникает подозрение, что угрызения совести делают его негодным для защиты государства. Другими словами, чиновник, оказавшийся бедняком в конце приличной государственной карьеры, никогда не получит доверия для ведения общественных дел. Обычный их