Казанова Великолепный

Примечательно, что Каза говорит: «не пытался излечить». Это все равно что сказать, что она не подлежит психоанализу или что в женщинах вообще есть нечто, лежащее за пределами разума. Истина, известная всем религиям, всем сектам, так же, как и жадной до зрелищ публике. Можно подумать, он хочет написать «Дон Кихота» наизнанку, где Санчо-философ сопровождал бы странствующего рыцаря-визионера ради его счастья. Поставлял бы ему великанов в виде ветряных мельниц и все прочее. В таком обмене ролями скрывается большой смысл.

Шевалье де Сейнгальт не странствующий рыцарь. Он мошенник, да и не скрывает этого. Хоть он нигде не говорит, в каких физических отношениях с г-жой д’Юрфе состоял, но это ясно и так. Впрочем, однажды он выдал себя, когда сказал Марколине, своей помощнице в следующем варианте сценария, где он должен был совокупиться с маркизой, что на сей раз ему придется труднее. Еще бы: он подрядился сделать семидесятилетней маркизе (на самом деле ей было пятьдесят восемь) ребенка мужского пола. Она еще красива, но стара. Нелегкий труд! Пока же маркизу увезут из города, умастят ароматными травами, прочитают над ней заклинания и искупают в ванне, куда с ней вместе опустят спрятанное в руке письмо: круговые серебряные надписи на прозрачно-зеленой бумаге. Письмена проявятся в воде — о чудо! Сам Дух Луны отвечает и назначает искателям встречу будущей весной.

Ни дня без игры и без любви.

А также ни дня без размышлений.

Посмотрите на этого старого затворника замка Дукс, сидящего за письменным столом и с трепетом вспоминающего о молодости. Он пишет с утра до ночи и всю ночь напролет. На дворе зимняя стужа, снег. Или летняя жара. Сцена за сценой встают перед его глазами и складываются в рассказ. Как там было дело в тот вечер, когда во время карточной дуэли не на жизнь, а на смерть Каза чуть не падал со стула от утомления? Ах да, ему удалось сбить с толку вернувшегося из нужника противника какой-то дурацкой репликой.

Отбить удар, ответить, поразить острым словцом. Атака, выпад, попадание. Все с быстротою молнии. Казанова согласен с Фридрихом Прусским: «Скука — вечность, смерть — один миг». Он пишет, чтобы не томиться скукой и не сойти с ума. Последнее слово все равно будет за смертью, но она лишь заверит все предыдущие.

Иногда ему снятся сны. Он видит светозарное пространство, а в нем «множество глаз, ушей, ног, рук, губ, носов, детородных органов обоих полов и других неведомых мне органических форм. Все это восхищало гармонией…».

Каза в восторге. Еще бы — он видит Бога и вступает с ним в беседу. И Господь говорит ему поразительные вещи. Например: «Я подобен совершенному шару на поверхности человеческого разума; и этот шар не может катиться туда, куда его толкают, потому что поверхность вся в буграх и рытвинах». Или: «Если бы я понимал себя, то не был бы бесконечным». Или вот еще: «Изучение моих свойств породило неверие, а гордость вкупе с невежеством его поддерживали и поддерживают».

Время от времени Бог велит сновидцу повернуться на другой бок и продолжает откровения. Мы узнаем, что его ничуть не тревожат ни атеизм, ни суеверия, ни человеческие страсти. Будь честен, говорит он Казе, и этого достаточно. А в остальном… «здоровая философия — удел одного из ста тысяч, поэтому ясно, что нравственного зла в мире в сто тысяч раз больше, чем добра». А физического? «Физического зла не бывает. Такова природа мироздания. Все, что кажется дурным, на самом деле хорошо. Повернись и посмотри с другой стороны». Как видим, Бог чувствует себя вольготно и ничуть не озабочен современностью.

Под этим высказыванием вполне мог бы подписаться сосед Казы по Праге, которого тогда еще не было на свете, — Франц Кафка.

Но вернемся в Швейцарию и к «богослов-девице» Гедвиге. «Эта белокурая красавица, — говорит Каза, — воспламенила меня прелестью своего ума». Ей задают вопросы, она отвечает. И просит, чтобы задавали потруднее. Например: что бы произошло, если бы Иисус совершил плотское соитие с Самарянкой? То есть какой природы был бы плод этого союза?

Тут встревает Каза. Гедвига замешкалась, и ей был преподан наглядный урок. «Иисус был не способен к эрекции», — сообщил он богослову в юбке. Та недоумевает: о чем это он? Каза производит демонстрацию: вот орудие-слово, которое творит людей, а вот выделяемая им «влага жизни» и т. д.

Приемы нашего змия неизменны. Но главное тут — опять-таки композиция. Казанова использует этот эпизод, чтобы ввести в повествование темы, которые его по-настоящему интересуют, высказать свои взгляды о «непостижимости» Бога. Его напрасно считают атеистом. Ничто божественное ему не чуждо, и его практика это подтверждает. Богословствующая дева оказывается весьма способной ученицей. Дабы приобщить ее не греху, а познанию, Каза решает действовать не в одиночку, а вместе с кузиной Гедвиги Элен. И между прочим делится с нами законом, который открыл «за свою долгую карьеру либертина», имевшего дело с «несколькими сотнями женщин»:

Шли в ход три козыря: соблазнительный пример, любопытство, благоприятный случай.

Наставник и ученицы отправляются в постель, «не прерывая рассуждений о стыдливости». Каза лишает невинности обеих, член его «прикрыт чехлом безопасности». Гедвига — «пытливый физик», она все с интересом созерцает. Элен немногословна, но более активна.

Вполне возможно, что пережившему все это в конце концов стал являться во сне Господь Бог. Казанова — это в своем роде явление масштаба Коперника или Галилея, однако, на мой взгляд, недостаточно оцененное.

Не надо думать, что все всегда проходит с такой идеальной легкостью. В Турине Каза задевает одну графиню испанского происхождения. И она ему мстит.