Достался нам век неспокойный

- Представляете, как сейчас ждут подкрепление?

- Представляю. Но тебе же известен порядок?

Командующий ВВС фронта широкоплеч, лицо у него круглое, большое, глаза смотрят сурово. Манера разговора грубоватая.

- Какой порядок?

- Простой порядок. Раз они сели на мой аэродром, должны слетать разок в бой.

- О таком порядке мне неизвестно. У меня приказ: самолеты, никуда не отвлекая, доставить в районы нашего базирования.

- А знаешь, - лицо его багровеет и голос взлетает, - знаешь ты, что у меня сейчас творится под Старой Руссой?! Тебе что - только своя шкура дорога?

Порою в самом деле: не тот прав, кто действительно прав, а тот прав, у кого больше прав. И к тому же это нечестный прием, хотя где-то в глубине души я понимал генерала и сочувствовал ему.

- Мне приказали - я приказ выполню, - стараюсь говорить одновременно вежливо, спокойно и твердо, правда, не знаю, насколько это удается.

- Ладно, - мгновенно остывает он, будто ударил порыв ветра и враз исчез, и деревья, только что уронившие листву, опять стоят недвижимо. Давай пообедаем.

Резко встает, ничего не остается делать, как следовать за ним.

В столовую шли молча, он впереди, заложив руку за спину.

Проследив, как я раздеваюсь, сказал:

- То-то, смотрю, гонористый ты. Война чуть больше полгода, а уже три ордена. Это у вас на Волховском так раздают награды?

- Раздают, как везде.

- Ну, значит, любимчик чей-то...

- Ордена в боях заслужены, товарищ генерал.

- Где же это? - в голосе нескрываемое недоверие.

- Два за Испанию, третий - за финскую кампанию.

- Из молодых да ранний, - все равно недовольно констатирует он. Помолчал.

- Ну ладно, чего это мы... Выпьем за встречу и, как говорится, знакомство. Что? Ну, ты, полковник, большой оригинал. Вообще не пьешь или сейчас отказываешься? Прогадаешь. Хочешь, не хочешь, а полк слетает разок.

- Не слетает, товарищ генерал.

Смотрит тяжелым ненавидящим взглядом, а голос вдруг становится глухим и слабым.

- Слушай, человек ты или нет? Знал бы, какое у нас положение!

- У нас оно не лучше. Эти самолеты все ждут, как бога.

Выпил, стал есть. Через полминуты отложил ложку.

- Ну так как мы договоримся?

- Никак. Единственное, что можно предпринять: позвоните генералу Журавлеву, если даст мне такое распоряжение...

- Даст он, черта с два.

Обед доедаем молча...

Мы с Болоцким прибыли вовремя. Наши самолеты только что приземлились здесь, и запоздай мы - пошли бы они на задание, а то и на второе, третье. Генерал и теперь пытался за нашими спинами распорядиться, но мы строжайше проинструктировали командира полка и командиров тех двух эскадрилий. Да и сами были начеку.

Ушел дальше по назначению 10-й полк, ушли эскадрильи - теперь только можно вздохнуть с облегчением.

Одна из эскадрилий должна была еще садиться на промежуточный аэродром. Мне предстояло проследить за ее "безопасностью".

Через полчаса вылетел и я.

Еще с воздуха было видно, как кто-то большой и черный, стоя с краю аэродрома, там, где заканчивалась пробежка, разгонял самолеты по укрытиям. То выкидывал руку вправо, то показывал влево. И меня он принял под свою опеку, пренебрежительно махнув в сторону голого озябшего кустарника. Мол, для По-2 сойдет и эта низкорослая маскировка.

Когда я подошел, он представился:

- Капитан Вишневский, командир батальона аэродромного обслуживания.

Что и говорить - авторитетный был командир БАО. Этакий детина в черной шубе с огромным воротником, в валенках, опирающийся на палку - чем не Дед Мороз? Лицо красное, как помидор, горит от ветра и мороза, и написана на нем одна непреклонная решимость делать так, как он знает. Настоящий хозяин аэродрома.

Наметанный глаз сразу находит КП. Направляюсь к землянке, угадываемой за кустарником. Капитан крупными медленными шагами шествует рядом, время от времени пробуя палкой укатанное снеговое покрытие аэродрома. Иногда он недовольно качает головой.

Из землянки вышли трое. Чем-то фигура одного знакома. Не столько, может, фигура, как походка - вперевалочку, чуть загребая ногами. Вот он оборачивается...

- Матюнин! - кричу.

Он смотрит, всматривается... Бросаемся друг к другу, обнимаемся, и Матюнин смешно спрашивает:

- Слушай, а ведь это как будто ты?

- Могу удостоверить прибывшую личность: она действительно - я.

- Нет, погоди... Вот так встреча! Мы же после Испании не виделись. Смотри, где выпало! Ты чего здесь?

- В некотором роде сторож эскадрильи. Сопровождаю, чтобы не украли. А ты чего здесь?

- А я здесь в некотором роде командир полка.

- Командир полка? Странно... Но усы-то хоть мог завести?

- Усы? - переспрашивает он и машинально дотрагивается рукой до лица.

- Забыл, как размечтался в Малаге? Когда крестьяне заканчивали трамбовать нашу взлетную площадку, а мы ждали. "Вернусь домой, отпущу усы и пойду землю пахать".

- А-а! - обрадованно вспоминает Матюнин, и тут же с поддевающей интонацией делает свой выпад: - Можно подумать, что у тебя жена испанка...

- Почему испанка? - удивляюсь уже я.

- Ну как же, кто грозился: "Вот возьму и женюсь на какой-нибудь Пепитте или Леоноре"?

- Кто? Конечно, не я - Мирошниченко. Помнишь, ужинали в ресторане с Кольцовым и с тем американским писателем, Хемингуэем? А Мирошниченко, смотрим, отключился от беседы и уже в плену - сеньорита глазки ему строит.

- Разве? - Виктор подозрительно морщит лоб, в уголках рта притаилась лукавая улыбка...

Заместитель Матюнина, начальник штаба и капитан Вишневский, отойдя в сторонку, с любопытством наблюдают нашу встречу и прислушиваются к такому странному разговору. Может быть, он и странный, даже наверняка странный. Встретились двое, не видевшиеся несколько лет, поговорить бы о чем-то серьезном, а они... А мы как бы стали на годы моложе и заговорили тем отшучивающимся языком, какой был у нас в ходу, какой был для нас тогда естественен. Это возвращение в прошлое, воспоминание третьестепенных подробностей нам обоим дорого. И вообще слова, такие незначительные, а в душах воскрешается совсем другое.

- Подожди меня, - спохватывается Матюнин. - Слетаю на задание и по-настоящему отметим встречу.

Отметить встречу не довелось. В этом полете Виктор погиб.

* * *

Прошла весна. Пригрело солнце - заговорили коварные волховские болота. 2-я ударная армия, глубоко прорвавшись в оборону врага, сама оказалась в мешке - в лесах и топях, на раскисшей земле, среди бездорожья. Становилось все труднее. Не хватало снарядов, патронов, горючего, еды. Коридор, соединявший армию с фронтом, по которому она снабжалась и по которому теперь старались ее вывести из окружения, сузился до 300-400 метров. Фашисты остервенело его простреливали. Потом закрыли эту узенькую "дверцу", затем наши опять ее пробили, и вновь немцы ее захлопнули...

Мы с генералом Журавлевым едем в машине, говорим об этой крайне опасной ситуации. Эмка подпрыгивает на вывороченных бомбежкой и танками булыжниках. Городская улица похожа на длинный пролом, образованный пролетевшим здесь гигантским снарядом. Генерал подает рукой знак шоферу мы останавливаемся возле одного из немногих уцелевших домов. Здесь штаб фронта.

- Подождите.

Откидываюсь расслабленно на спинку сиденья. Устал чертовски! Голова, как свинцовая.

Открываю дверцу, машину продувает ветерок. Солнце косо бросает на сиденье свои нежаркие лучи. Чувствую, как внутри что-то расслабляется, все больше охватывает этакое отрешенно-созерцательное состояние. Хочется побыть минуту без войны.

Метрах в десяти в боковую улочку уткнулись два мотоцикла.

- Ну скоро он там? - говорит капитан в танкистском шлеме, оглядывается и смотрит через угол палисадника вдоль улицы.

И он и второй устроились на сиденьях своих машин, как на стульях, лицом друг к другу, ведут негромкую беседу. Мне их голоса слышатся сквозь дрему.