Маргарет Тэтчер. Женщина у власти

Собрав весь необходимый материал, Тэтчер писала свои речи от руки, вносила в них исправления, затем переписывала их заново на маленьких листочках, которые удобно было держать в руке. Листочки эти служили для подстраховки. К тому времени, когда она переписывала на них текст речи, он уже запечатлевался у нее в памяти, и в свои записи она заглядывала лишь изредка, когда ей требовалось привести длинный ряд цифр. Мелкие подробности легко слетали с ее языка, создавая впечатление, что в запасе у нее целый арсенал фактов. Критики, подготовившиеся менее основательно, не рвались вступить с нею в бой. В те первые годы Тэтчер была способна усыпить членов парламента своими статистическими выкладками, но умела и разбудить их, подчас неумышленно. Как-то раз посреди усыпляющего цифрового пассажа в речи о пенсиях помощник передал ей какие-то свежие статистические сведения. «Джентльмены, обратите внимание, у меня очень красноречивые данные», — начала она, и тут зал оживился, загикал, засвистал, а она, смутившись, покраснела до корней волос {8}.

Укрепляя свое положение в палате общин, Тэтчер выказывала твердые консервативные убеждения и верность партии тори, но отнюдь не заискивала перед ее лидерами. «Она никогда не робела перед ними», — отмечал сэр Клайв Боссом, один из ее первых личных секретарей {9}. С самого начала она занимала более радикально-правые позиции, чем правительство консерваторов, и никогда не боялась указать, что в том-то и том-то расходится с ним. Вместе с тем она и никогда не заходила так далеко, чтобы это поставило под сомнение ее лояльность. Свои взгляды она выражала в осторожной форме — в противном случае она обрекла бы себя на изоляцию и повредила бы своей будущей карьере. В парламентских фракциях партий не жалуют бунтарей. Диссиденты не обретают в палате общин ни власти, ни влияния.

Одной из областей, где она высказывала несогласие, являлся подход правительства Макмиллана к расходованию государственных средств. Она выражала убеждение, что казначейство слишком снисходительно относится к неэкономной трате национальных средств. «Сейчас, после полуторагодового пребывания в парламенте, меня по-прежнему больше всего тревожит вещь, лежащая в основе всего, — контроль за правительственными расходами. Мы гонимся за сотнями и тысячами, но упускаем миллионы». Она призывала к введению более строгой отчетности. «Государство должно представлять свои счета парламенту, как компания — акционерам». Не сделать этого — значит допустить новые излишние траты и отсрочку снижения ставок подоходного налога, которое является ближайшей и настоятельной целью. Пока это не будет сделано, «окажется чрезвычайно затруднительным сократить и поставить под контроль правительственные расходы, а следовательно, и значительно понизить уровень налогообложения» {10}.

Заострять внимание на налоговых делах было естественно для юриста, специализирующегося на налогах. Но мало того, что она собаку съела на налоговом праве, Тэтчер еще унаследовала от бережливого Алфа навязчивую идею, что ничего не должно пропадать зря. (Годы спустя она, одержимая все той же навязчивой идеей, приносила домой остатки с официальных обедов, ставила их в холодильник, а потом разогревала на ужин себе и Дэнису, если он был дома.)

В ходе все более углубленного изучения бюджета она сформулировала еще одно свое основное убеждение: вкладчики капитала в производство предпочтительней биржевых спекулянтов. Она выступала за повышение налогов на спекулятивную прибыль, но не на прибыль, полученную фирмами, действительно что-то производящими. «Мы хотим добраться до биржевиков — спекулянтов акциями, — говорила она, — до человека, который занимается покупкой и продажей акций не ради того, чтобы держать их на пользу своей собственности, приносящей доход, а ради того, чтобы жить на доходы, получаемые им от этих сделок» {11}.

Когда в 1961 году правительство внесло на рассмотрение законопроект об уголовной юстиции, Тэтчер воспользовалась этим, чтобы сделать свои убеждения достоянием гласности, и присовокупила к ним кое-какие подробности своих политических воззрений. Так, она самым энергичным образом высказалась за принятие законоположений, санкционирующих телесные наказания, в частности за предложение, предоставляющее судам право назначить порку лозой правонарушителя вплоть до семнадцатилетнего возраста и порку березовыми розгами — правонарушителям от семнадцати лет до двадцати одного года. «В своем стремлении к гуманному исправлению правонарушителей мы упускаем из виду назначение уголовных судов и цели наказания, — подчеркнула она. — Я не согласна с тем, что нарушители закона, виновные в самых жестоких преступлениях, все являются душевнобольными». Правительство выступило против принятия поправки о телесных наказаниях, но поднятый Тэтчер бунт — она повела за собой группу из шестидесяти семи восставших парламентариев-тори — не повредил ее карьере. Прошло полгода. В один прекрасный день, когда она — редкий случай — завтракала со своей сестрой Мюриел, явился посыльный: ее вызывали на Даунинг-стрит для разговора с Макмилланом.

Парламент, распущенный на летние каникулы, еще не приступал к работе, но официальное открытие сессии с традиционной тронной речью королевы должно было состояться через две недели. Тэтчер решила, что Макмиллан собирается предложить ей войти в число авторов тронной речи, которая составляется правительством и лишь зачитывается монархом. Но премьер-министр преподнес сюрприз. Он предложил ей пост в министерстве по делам пенсий и государственного страхования. Это был младший министерский пост, но ведь ее парламентский стаж — каких-то два года. А вдруг она станет «членом правительства» при официальной должности?! С Даунинг-стрит она поспешила домой — поделиться новостью с сестрой. Конечно, она не рассчитывала, что ей предложат пост в правительстве так скоро. Близняшкам всего восемь, и теперь, когда ее закрутит водоворот министерских дел, она станет проводить с ними еще меньше времени. Но она ни минуты не колебалась. Выбирать не приходится, сказала она сестре. «Когда тебе предлагают должность, ты или берешь ее, или выходишь из игры». Она вошла в правительство. Алф был на седьмом небе, но Беатрис не дожила до этого. Она умерла от рака в декабре 1960 года, через год после избрания Маргарет в парламент. И на сей раз Дэниса не оказалось дома. Он уехал в Японию. Тэтчер тотчас же написала ему о своем назначении, но еще до того, как пришло письмо, он услышал эту новость по «Зарубежному вещанию Би-би-си».

Глава пятая

ТЭТЧЕР — МИЛК СНЭТЧЕР [7]

Неудивительно, что в 1961 году, когда Тэтчер впервые переступила порог министерства по делам пенсий и государственного страхования, ее появление было встречено со смешанными чувствами. Впрочем, Джона Бойд-Карпентера, министра, возглавлявшего это ведомство, приход Тэтчер нисколько не обеспокоил. Сам будучи политиком, он точно знал, зачем это понадобилось Макмиллану. «Она была очень молода, поэтому ее назначение являлось чем-то из ряда вон выходящим, наводило на мысль о политическом трюке, — комментировал он. — Похоже, премьер-министр, пробывший несколько лет у власти, пытался, назначив на пост в правительстве хорошенькую женщину, подкрасить свой собственный имидж» {1}.

Сэра Эрика Боуйера, старшего гражданского служащего министерства, это назначение, напротив, привело в ярость. Подумать только, сам Макмиллан четырнадцать лет просидел на задних скамьях парламента, прежде чем получил место в правительстве! Тэтчер же не пробыла в парламенте и двух лет. Мало того, она мать двоих детей, живет за городом, муж ей по дому не помощник — вечно в отъезде. Ей ни за что не справиться со служебными обязанностями. «Нет, это не работница, — ворчал Боуйер. — Мы с ней еще наплачемся». Очень скоро оба они увидели, какая это работница. Как признался Бойд-Карпентер, «мы были как никогда далеки от истины». Ведь они не подозревали о ее привычном распорядке дня: четыре часа в сутки — на сон, остальные двадцать — на работу.