Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. Воспоминания о деле Веры Засулич

было так — стали доноситься до нас шум, гул, крики; но впоследствии оказалось, что это был шум, который доносился на женское отделение с мужского отделения. Потом на дворе началось большое движение, нечто необыкновенное, начали проходить толпы городовых, я не могу сказать, сколько времени это продолжалось, но видела две или три толпы, человек по 20 или 30. На женском отделении все чувствовали, что происходит что-то необыкновенное, но что именно — мы не знали. Наконец предположения наши стали делаться более точными. Против наших окон, на проходном дворе, были два сарая; вдруг двери раскрылись, и оттуда вытащили огромные вязанки розог и начали делать из них небольшие пучки: стало ясно, что приготовляется Экзекуция… Я не могу не волноваться при этом воспоминании… (свидетельница не может говорить далее).

Председатель. Вы успокойтесь, не волнуйтесь. Скажите, что касается только Боголюбова.

О. Потом я видела, как вяжущие пучки делали жесты применения розог и делали угрожающие жесты по направлению к мужскому отделению и к нам.

В. Это солдаты вязали розги?

О. Да, солдаты и служители дома предварительного заключения.

В. Это произвело какое-нибудь волнение, крики на женском отделении?

О. Да, волнение было очень сильное. Требовали, чтобы пришел кто-нибудь из администрации, чтобы спросить, что это значит, но на это требование никто не явился. Собственно говоря, волнение выражалось в том, в чем может выразиться волнение человека запертого.

Присяжный поверенный Александров. После этого волнения продолжалось вязание розог?

О. Когда на женском отделении произошел шум, то розги втащили в сарай, а когда выносили пучки, то прикрывали их полами.

В. Не можете ли сказать, сколько было навязано пучков?

О. Довольно большое количество, но точно сказать не могу; было не пять, не шесть, не восемь пучков, но больше.

По просьбе товарища прокурора председатель приглашает Курнеева для вторичного допроса.

Товарищ прокурора. Вы были опрошены судебным следователем по делу о беспорядках в доме предварительного заключения?

О. Да.

В. В качестве кого?

О. На меня была жалоба.

В. В качестве обвиняемого?

О. Да.

Присяжный поверенный Александров. Я просил бы позволения пояснить это обстоятельство, так как мне об этом деле неизвестно. Я просил суд об извлечении справок из этого следствия, но мне было отказано. Так как теперь вопрос об этом деле поднят заявлением вашего превосходительства и прокурором перед присяжными заседателями, я просил бы предложить майору Курнееву вопрос: в чем он обвиняется и за что привлечен к этому Делу?

Курнеев. По жалобе политических подсудимых, что будто бы по моему распоряжению их били.

В. Когда это было?

О. После того, как их сажали за бунт в карцер.

В. Так что это обвинение не имеет никакого отношения к наказанию Боголюбова?

О. Нет, никакого.

Председатель. Подсудимая Засулич, свидетельские показания окончены, что вы можете теперь сказать?

Засулич. О происшествии 13 июля и о мотивах его я слышала в Петербурге от разных лиц, с которыми встречалась. Рассказывали о том, как в камеры врывались солдаты, как шумевших сажали в карцер; потом я слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а наказывали до тех пор, пока не перестал кричать. Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести, по поводу неснятой при вторичной встрече шапки.

На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства, вызванного какой-то личною злобой. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и в печати не появлялось больше ни слова, и ничто не мешало Трепову, или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы — ведь так легко забыть при вторичной встрече шапку снять, так легко найти другой, подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью… (В. И. Засулич была настолько взволнована, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и успокоиться; немного погодя она продолжала). Я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие… Я не видела другого способа… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать.

Председатель. Расскажите, как вы это сделали, после какого промежутка времени, задолго ли до этого решились?

Засулич. Сказать определенно не могу, может быть за неделю.

В. Вы в первый раз в Петербурге узнали о подробностях наказания розгами?

О. Да, тотчас по приезде в Петербург.

В. Когда вы отправились к Трепову, вы желали его убить или только..?

О. Убить или ранить — мне было все равно. Я хотела только показать этим, что нельзя так надругаться безнаказанно над человеком. Я хотела, чтобы хотя чем-нибудь отозвалось это…

В. В вашем объяснении на предварительном следствии и помещенном в обвинительном акте сказано, что вы хотели отомстить градоначальнику.

О. Да, я хотела обратить внимание общественного мнения на это происшествие и сделать не так легким, не так возможным надругание над человеческим достоинством.

В. Когда вы стреляли, вы целились в какое-нибудь определенное место?

О. Нет, я стреляла наудачу, так, как вынулся револьвер, не целясь; тотчас же спустила курок, если бы я была больше ростом или градоначальник меньше, то выстрел пришелся бы иначе, и я бы, может быть, убила его.

В. По какому делу вы содержались в одиночном заключении?

О, Я была свидетельницей по нечаевскому делу… год и 10 месяцев сидела.

В. Но вы были в качестве обвиняемой?

О. Сначала в качестве обвиняемой.

В. Какое вы имеете звание и чем занимаетесь?

О. Я сослана была… училась. Но мне трудно говорить обо всех подробностях; я рассказала свою биографию моему защитнику, может быть, он расскажет ее суду.

Председатель. Стороны не встречают препятствия к прочтению справки об окончании курса подсудимого?

Присяжный поверенный Александров. В моих беседах с подсудимого она передала мне многие -биографические подробности и заявила, что ей было бы тяжело самой рассказывать это перед судом. Поэтому я полагаю, что суд и господин прокурор не встретят препятствия, если мне будет разрешено указать на те биографические подробности, которые могут иметь отношение к настоящему делу. Если я получу это разрешение, тогда подсудимой не нужно будет рассказывать самой, а если мне будет отказано, то я прошу дать ей слово, с некоторым усилием она расскажет свою жизнь.

Председатель. Здесь речь идет относительно сведения, имеющегося в деле, о месте воспитания подсудимой.

Защитник. Это относится к ее биографии.

Засулич. Я кончила курс в Москве, в пансионе. Потом, несколько лет спустя, училась в Харькове и имею звание повивальной бабки (подсудимая находилась в сильном волнении и дальше не могла говорить), но мне трудно говорить обо всех подробностях…

Председатель. Господин товарищ прокурора, вы не встречаете препятствий к тому, чтобы биографические подробности подсудимой были рассказаны ее защитником?

Товарищ прокурора. Как мне ни тяжело не согласиться с желанием защиты рассказать биографические подробности о подсудимой в защитительной речи, но так как тогда для меня могут явиться некоторые неожиданности в речи защиты, то я желал бы дать возможность рассказать самой подсудимой.