Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Вот, например, Лукешка Косая, у которой по роману стоял на квартире Штокман. В станице Каргинской действительно жила бедная казачка Лукешка Косая, по словам Фролова Ильи Емельяновича, «несчастная женщина», брат у нее был калека, ходил побираться, а она нанималась мазать сараи за 25 копеек в день. Шевцова Евдокия Константиновна, Топилина Апросинья Артемовна в станице Каргинской тоже помнят Лукешку Косую как разбитную, легкого нрава женщину.

В «Тихом Доне» мы встречаемся с представителями хуторской интеллигенции в доме купца Мохова. В числе прочих был и поп Виссарион, дом которого могут и сейчас показать в станице Каргинской. Василий Дмитриевич Козин рассказал, что когда он учился в каргинской школе, то в школу приходил этот священник, «но его трудно было понять, он в нос говорил, гундосый в полном смысле». По его же словам, в доме священника была богатая библиотека и в Каргинской говорили, что в ней есть даже тома Карла Маркса, «а он, Михаил Шолохов, между прочим, имел возможность пользоваться книгами, разговор такой был».

В беседе с нами Михаил Александрович, вспоминая о своих юношеских годах, рассказал о библиотеке отца Виссариона, где ему разрешали брать книги, с которыми он обращался очень аккуратно. О самом отце Виссарионе М.А. Шолохов рассказывает, что он очень много читал и любовь к книге сохранил до старости.

Кроме Виссариона, каргинцы помнят еще двух попов, попа Емельяна и попа Николая, который, используя такое достижение науки, как барометр, удачнее взывал к Богу о дожде. После молебнов о дожде, объявленных попом Николаем, обязательно шел дождь, и верующие благодарили Бога. Священник Николай тем же именем Божиим благословлял карателей на расстрелы красных. Об этом вспоминает Фролов Илья Емельянович: «Он, всегда только он, выезжал благословлять на расстрел, туда вон, за песчаный курган, а мы соберемся, пацаны, едет он с кучером, мы говорим, ну, значит, давайте слухать, стрельба будет, и точно».

Вспомните, как «лечил» Мишку Кошевого военно-полевой суд в станице Каргинской. «Было у суда в те дни две меры наказания: расстрел и розги. Приговоренных к расстрелу ночью выгоняли за станицу, за песчаный курган, а тех, кого надеялись исправить, розгами наказывали публично на площади».

Мы услышали еще немало рассказов, которые раскрывали нам не только вольнолюбивый казачий характер, но и казачий быт со всей его дореволюционной темнотой, дикостью, невежеством, отношениями в казачьей семье и отношениями между семьями, которые были в то же время социальными отношениями. Все это помогает глубже разобраться в том, как сложен был путь казаков в революцию, и убеждает нас в том, что правда жизни была источником романа.

Образ Григория Мелехова настолько типичен, что в каждом донском казаке мы можем найти что-то от него, так как то, что есть в нем, безусловно, присуще многим казакам. Но этим далеко не ограничивается определение образа Мелехова. По глубине воздействия на читателей – это образ огромнейшей силы, и он поставлен в один литературный ряд с таким образом мировой литературы, как Андрей Болконский. Многие исследователи до сих пор считают, что Харлампий Ермаков – это прототип Григория Мелехова.

Михаил Александрович Шолохов говорит об этом так: «Биография Мелехова и биография Ермакова (служивская) совершенно идентичны, вплоть до момента расположения полка перед войной у Бродов». А уже в дальнейшем мы почти не находим ничего общего в воинских биографиях Ермакова и Мелехова.

Из воспоминаний дочери Харлампия Васильевича Ермакова Пелагеи Харлампиевны Шевченко (она учительница-орденоносец, пенсионерка, живет в Базках, в трех километрах от Вешенской) мы узнаем, что Харлампий Ермаков был простой казак. Образование имел три класса начальной школы, которую окончил в станице Вешенской. Он был хорош собой, высокий, статный, горбоносый, очень подвижный, в его жилах действительно текла турецкая кровь, так как его прадед был женат на турчанке, которую привез с последней турецкой войны. Он был человеком отчаянной храбрости, прекрасно владел шашкой.

В «Тихом Доне» мы читаем об искусстве владения холодным оружием Григорием Мелеховым. За какие-то мгновения до нанесения удара он молниеносным неуловимым движением перебрасывал шашку из правой руки в левую и, ошеломляя противника, наносил разящий удар огромной силы.

«Был у Григория один, ему лишь свойственный маневр, который применял он в атаке. Он прибегал к нему, когда чутьем и взглядом распознавал сильного противника, или тогда, когда хотел сразить наверняка, насмерть, сразить одним ударом, во что бы то ни стало. С детства Григорий был левшой… Он мог с успехом делать левой все, что делал правой. И левая у него была даже сильнее. В атаке Григорий пользовался всегда с неизменным успехом этим преимуществом. Он вел коня на выбранного противника, как и обычно все, заходя слева, чтобы правой рубить; так же норовил и тот, который должен был сшибиться с Григорием. И вот, когда до противника оставался какой-нибудь десяток саженей и тот уже чуть свешивался набок, занося шашку, – Григорий крутым, но мягким поворотом заходил справа, перебрасывая шашку в левую руку. Обескураженный противник меняет положение, ему неудобно рубить справа налево, через голову лошади, он теряет уверенность, смерть дышит ему в лицо… Григорий рушит страшный по силе, режущий удар с потягом…

…На рубке лозы от лихого удара падает косо срезанная хворостинка, не дрогнув, не ворохнув подставки. Мягко воткнется острым концом в песок рядом со стеблем, от которого отделила ее казачья шашка».

В свое время в разговоре с Харлампием Ермаковым писатель попросил его продемонстрировать ему «баклановский удар». Ермаков согласился. Но прежде чем показать удар, он лично наточил шашку. Это было зимой. Во дворе были сложены срубленные молодые березки, довольно толстые, диаметром до 15–20 см. Ермаков воткнул березу в сугроб, слегка присел и срезал наискось ствол. Срубленная половина березы вонзилась в снег…

О воинской храбрости Харлампия Ермакова Пелагея Харлампиевна Шевченко рассказывала нам также следующее: «Его спрашивали: «Страшно ли бывает в бою?» Он отвечал: «Вначале, может, и страшно бывает, а потом страха как не бывало». О доблести его свидетельствовали награды. Он был полный георгиевский кавалер. Молодецкая удаль – его отличительная черта. Обычно он не въезжал в калитку на лошади, а перемахивал через нее.

Запомнился мне эпизод, описанный М.А. Шолоховым в романе. Отец приехал домой, посадил нас с братом на колени. Мы все вместе сидели за столом. Во время гражданской войны отец был и у белых, и у красных: в армии Буденного командовал кавалерийским эскадроном. Была у нас фотография, на которой отец был вместе с Буденным. К сожалению, фотография эта не сохранилась».

Интересно было услышать рассказ сослуживца Харлампия Ермакова Фролова Ильи Емельяновича:

«С Ермаковым я служил вместе в Красной Армии. Их прислали на пополнение в 14-ю дивизию. Он был выше среднего роста, черный. Его старые казаки дразнили «волк», у него глаза были такие выразительные. Он очень хорошо сражался. Я, например, случай один знаю такой: польская кавалерия выступила с пиками, а он был заместителем командира 80-го полка, то он скомандовал «в атаку», и сам повел, и там в какие-то минуты все польские кавалеристы пики побросали… А последнее время он был начальником дивизионной школы по подготовке младшего комсостава.

Я в 23-м году был у него на квартире, навещал, как земляка. И когда его демобилизовали, то предлагали ему работу в Майкопе, но он поехал сюда, на Дон».

По словам П.Х. Шевченко, когда Харлампий Ермаков вернулся из армии Буденного, он был председателем комитета бедноты. Работал Харлампий Ермаков в Базках грузчиком на пристани, так как обладал большой физической силой. Положение грузчика резко отличалось от его недавнего положения помощника командира полка. Он испытывал тяготение к воинской службе, хотел восстановиться в армии и по этому поводу обращался с просьбой к М.А. Шолохову, чтобы писатель поговорил с Буденным. Но судьба его закончилась трагически.