Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Город оказался одноэтажным. Я добрался до завода и на проходной сдал пропуск. Это была специальная проходная для выдачи отходов производства. Сюда заезжали на гужевом транспорте, заполняли бочки и отсюда везли по назначению. Там же, где заполняли бочки, копошились бедолаги одиночки, собирая в посуду или мешочки эти самые отходы. Я вначале собирал что попало, но потом присмотрелся и увидел, как люди добывают себе пропитание: зачерпывают из больших чанов черпаками барду погуще и выливают на помост. Оттуда жижа стекает обратно, а часть гущи остаётся, вот её-то уже собирают. Я последовал их примеру и где-то через полчаса насобирал с полведра гущи. И отправился домой, ведь мне ещё предстоял десятикилометровый путь.

День был жаркий, и мне захотелось пить. Шёл я напротив подсобного хозяйства, и рядом протекал ручеёк чистой и прохладной воды, как из родника. Ручеёк этот впадал в реку Пышму. Я прилёг на бережку ручейка, наклонился и начал пить. Но вкус воды оказался горько-солёным. Пришлось выплюнуть эту гадость. Лишь позже, лет через восемь, я узнал, что вода эта лечебная минеральная. А на том месте в будущем построят санаторий.

Собранную мною гущу из барды мама ещё раз отжала и из неё в смеси с лебедой напекла лепёшек. Они получились вполне съедобными. Позже я ещё несколько раз ходил на спиртзавод, и мы питались лепёшками из барды в течение месяца.

Хочу написать немного об односельчанах из деревни Квака, супругах Ворончихиных – Романа и Дарьи, которые приехали в Перванову позже нас. Удивило, что они приехали без детей, трёх мальчиков (я уже о них говорил выше). Со взрослыми мы почти не общались, хотя я их видел иногда на работе.

Как-то после получения пособия за погибшего мужа мама послала меня на рынок в Талицу за хлебом. Хлеб тогда продавался лишь спекулянтами. Сто рублей у них стоил чёрный ржаной, сто пятьдесят – серый пшеничный, двести – белый. В магазинах хлеб не продавался, а лишь выдавался по карточкам. Видимо, на рынок я пришёл поздновато, поскольку народа уже было мало. И вдруг в толпе беспризорников я увидел детей Ворончихиных. Они приставали к каждому зашедшему на рынок, прося у них подаяние. Видимо, тем и жили. Были они грязные, оборванные. Но старшего, Ивана, с ними не было. Мне недосуг было раздумывать над этим, поскольку я пришёл на рынок за хлебом, но чёрного и серого в продаже не было. Тут вдруг вновь зашедший на рынок человек показал из-под полы булку белого хлеба. Я подошёл и купил её за 200 рублей. Но не успел я спрятать хлеб в сумку, как меня окружила ватага из пяти-шести ребят примерно моего возраста.

Я понял, что мои дела неважные: отберут хлеб и оставшиеся деньги. В лучшем случае. Решил – буду сопротивляться! А сам тем временем кладу хлеб в сумку. Они молча на меня уставились, ожидая моих дальнейших действий. И тут я разглядел среди них Ивана Ворончихина, моего одногодка и бывшего одноклассника. Мы с ним заговорили на удмуртском языке. Иван рассказал, что они живут на рынке, спят на прилавках под навесом. Младшие братья побираются, а он подрабатывает грузчиком, рубщиком мяса и т. п. Хотя по всему было видно, что не брезгует и мелкими грабежами. Сказал, что в будущем надеются «устроиться» в детский дом, поэтому о родителях сознательно не говорят, когда их приводят в милицию.

Окружившие меня ребята были в недоумении. Я услышал возгласы: «Это ихний!». Они расступились, и я смог уйти с рынка. По пути домой так сильно захотелось есть, что не удержался и от вкуснейшей булки отгрыз всю корочку. Появляться дома с таким «неаккуратным» товаром было неудобно, но тут мне повезло – дома никого не было. Я разрезал буханку на части, которые оценил по-своему, чтобы сумма кусочков составила 200 рублей. Вот такой с моей стороны был обман.

В начале июля пришлось поработать и на сенокосе. Траву косили в основном конными сенокосилками, а где они пройти не могли – вручную. Моей задачей было перевозить уже высушенное сено в стога ближе к ферме и конному двору.

Вместе со мной работал Толя Конев. Конь у него был необычный – иноходец. Рысью он не бегал, а «ходил», как спортсмены-скороходы, очень быстро. Кличка у него была Савраско. Есть такая масть – саврасая, жёлто-красная. Мы с Толей устраивали гонки верхом без сёдел. Он на Савраско, я на Чалко. Расстояние, примерно, по километру туда и обратно с разворотом. Гнали галопом изо всех сил. Побеждали с переменным успехом – то Толя, то я. А проигрывали не более пары метров.

В августе началась уборочно-посевная страда. Пора убирать урожай и сеять рожь и озимую пшеницу. Мы с Толей вернулись в тракторную бригаду со своими верными конями. Меня по совместительству ещё назначили ночным сторожем. И я стал даже ночами редко бывать дома.

Однажды на двух подводах привезли 14 мешков ржи для посева. Сеять должны были тракторной сеялкой. Но тут зарядил сильнейший дождь, поле размокло, земля превратилась в месиво. На опушке леса, возле не очень большого поля был построен шалаш из лесных веток, сверху покрытых сеном. Очень похож на ленинский шалаш в Разливе. Более половины мешков выгрузили в шалаш, а остальные поставили рядом с ним. Все, кто привёз зерно, трактористы и прицепщики сели в освободившиеся подводы и уехали домой. Меня оставили охранять. Я спутал ноги коню (чтобы далеко не ушёл) и отпустил пастись. Сам забрался в шалаш, прячась от дождя и холода. Стало темнеть, дождь не прекращался. Я старался устроиться поудобнее на мешках, насколько это было возможно в данных условиях. Спать я не собирался, так как был оставлен тут охранять трактора и зерно.

Ночью шалаш начал промокать. Стало холодно и неуютно. Вдруг слышу в шалаше что-то вроде стона. Я испуган и удивлён. Кто же стонет? Прощупываю мешки и пространство за ними, сколько могу достать – нет никого. Звук на время смолкает. Я начинаю успокаиваться, но стон снова повторяется. Опять шарю руками за мешками и снова никого не обнаруживаю. Так промаялся почти до утра, и всё-таки задремал. И вижу сон: приехали воры на лошадях, несколько мужчин погрузили мешки с зерном, стоявшим снаружи, на подводы, но в шалаш не заглянули; я и не рвался их задерживать. Вдруг я проснулся, только сон это был или нет, сообразить не могу. На улице светло, солнце уже встало. Выхожу из шалаша и сразу смотрю, на месте ли мешки. Они как стояли с вечера, так и стоят. Конь мой гуляет, травкой питается. А за мною из шалаша вышла небольшая собачонка. Вот и разгадка, кто стонал! Если бы я знал, что в шалаше со мной собачка, мне было бы спокойнее. Собачку оставили те, кто привёз зерно. Видимо, она от дождя спряталась в шалаш и там осталась на ночь.

Время идёт, никто не приезжает, а мне уже пора бы позавтракать. Никакой еды у меня с собой не было, правда, в мешках зерно, но как его есть? Сварить кашу из цельной ржи? Нужно её хотя бы как-нибудь раздробить, но не в чем. Впрочем, вскоре обнаружил цилиндр от трактора, но он оказался без дна. Приспособил вместо дна лемех от плуга, чистый, отшлифованный почвой. Нашёл металлический стержень. Получилась ступа с пестиком. Насыпал в цилиндр несколько горстей ржи и начал толочь. Получалось довольно плохо, зерно было влажным. Наполовину раздавленные зёрна собрал в чайник, залил водой и начал варить на костре.

Моё варево кипело довольно долго. Зёрна разбухли, но от этого не стали сильно съедобнее, ведь даже соли не было. Но всё-таки я немного поел свой «деликатес». А куда девать остатки? Меня же могут наказать! Пришлось разбросать по лесу и замести все следы преступления.

К обеду девушка Надя – моя ровесница – привезла мне морковного супа, но ни крошки хлеба. После появления нового председателя всё хлебное, кроме посевного зерна, со склада пропало.

После полудня земля подсохла. Подъехали трактористы, сеяльщики, а меня отпустили домой поспать.

Утром я всегда просыпался рано, а тут вспомнил про вчерашний морковный суп, и захотел таким же супом накормить свою семью. Колхозная морковь росла рядом с домом, в котором мы жили. Своего у нас ничего пока не было, мы приехали в июне, когда посевы и посадки были уже закончены.