Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове

Когда он получил золотую медаль за сочинение по зоологии, его выбрали секретарем научно-литературного общества. Он вступил еще в один студенческий кружок - биологический. Его окончательный отход от химии огорчил Менделеева.

- Вы понимаете, Саша, - говорил Дмитрий Иванович, - в химии очень важно возникновение школы. Вот, например, бутлеровская школа, бутлеровское направление... У Бутлерова все открытия рождались и направлялись одною общею идеей. Она-то и сделала его школу, она-то и позволяет утверждать, что его имя навсегда останется в науке. Это так называемая идея химического строения... Вы тоже человек одной идеи. И вы смогли бы создать в химии какую-нибудь свою, ульяновскую школу. Я верю в вас...

Кроме биологического кружка он начал посещать еще один - вновь возникший экономический кружок, составленный из студентов старшего курса университета. Здесь занятия проходили более серьезно, чем где-либо раньше. Читали рефераты по политической экономии, обсуждали книги Мальтуса, Милля, Огюста Конта, Адама Смита, Карла Маркса...

Значительную часть времени отнимала и работа в землячествах. Здесь было много интересного: люди знакомились и сближались на почве практических, непосредственных, житейски важных интересов, пристально изучали друг друга, выясняли, на что способен и годен каждый. Землячества привлекали и втягивали всех вновь приезжающих в Петербург, и это живое наполнение лучшими силами с мест делало обстановку общения земляков боевой, острой и актуальной по отношению ко всем важнейшим проблемам времени. В ежедневной скромной, но непрерывной общественной деятельности выяснялся нравственный склад каждого, его характер и стремления, так что в конце концов люди определялись довольно верно и всегда можно было знать с большой степенью точности, на что можно рассчитывать со стороны того или другого члена - до чего он способен подняться и перед чем остановиться...

Да, тогда все это было - кружки, землячества, научные общества. Но в них преобладали разговоры - важные, необходимые, полезные, но все-таки разговоры.

А душа требовала дела - яркого, прямого, способного властно занять все мысли, все силы ума и сердца. Душа требовала перехода от разговоров и теорий к поступкам и действиям. Душа, созревшая и ежеминутно оскорбляемая преступным несовершенством жизни, требовала какого-то мужественного проявления, протеста, сурового и справедливого акта против тех, кто держал жизнь в границах этого преступного несовершенства, наполнял ее ложью, обманом, предательством.

Но такого дела, такого протеста, такого акта тогда еще не было ни у него, ни у всех тех, кто окружал его, и всё чаще и чаще задумывался он над необходимостью активного, мужского вмешательства в происходящие вокруг события, именуемые русской жизнью...

4

- Доброе утро, Александр Ильич.

- Доброе утро, господин ротмистр.

- Удивлены отсутствием прокурора?

- Я разучился удивляться.

- Так быстро?

- Какое сегодня число?

- Одиннадцатое марта.

- А предыдущий допрос был...

- Пятого марта. Соскучились?

- Я не мог понять, чем был вызван этот перерыв.

- Э, Александр Ильич, разве тут кто-нибудь что-нибудь поймет. Хаос!

- И все-таки это было странно...

- Вы же разучились удивляться.

- Это не удивление. Вы так торопили меня на предыдущих допросах, и вдруг...

- А может быть, мы решили немного схитрить, а? Чтобы вам хотелось давать показания, а мы вас в это время ни о чем не спрашиваем. Смешно-с, не правда ли? Ха-ха-ха...

- Сегодня я, кажется, снова научусь удивляться.

- Вот и прекрасно!

- Вы так откровенны...

- Александр Ильич, дорогой вы мой! Да ведь разве я не человек? Разве слабости-то человеческие мне присущи быть не могут? Это ведь только служба, мундир голубой, а так... Э, да что там говорить!

- Я вас понимаю.

- Вот это самое главное: чтобы мы понимали друг друга...

- Господин ротмистр, так чем же был вызван перерыв?

- Ах, Александр Ильич, не старайтесь перехитрить меня. Я стреляный воробей...

- Мы же условились быть откровенными друг с другом.

- Да, пожалуй, вы правы... Ну что же, я отвечу. Есть новости...

- Какие?

- Арестован Говорухин.

- Говорухин? Но ведь он же...

- Что, что?

- Нет, ничего.

- Вы что-то хотели сказать о Говорухине, а?

- Вам показалось.

- Может быть, может быть... Александр Ильич, простите, не Говорухин арестован, а Шевырев!

- Вот как?

- Конечно, Шевырев. Я совершенно перепутал. Очень схожие фамилии.

- Да, схожие...

- Шевыревым мы сейчас с вами и займемся, пока нам никто не мешает.

- Почему же Шевыревым? Можно и Говорухиным заняться.

- Хм... Ну, пожалуйста, можно и Говорухиным. Только, Александр Ильич, я вас очень попрошу - все сразу начистоту, как на духу, а?

- Конечно, конечно.

- Вот эта самая Шмидова... Как ее звать-то, что-то я подзабыл.

- Раиса.

- Да, да, Раиса! Совершенно правильно. Она, что же, в интимной связи была с Говорухиным, или как?

- Этого я знать не могу.

- Ну как же, Александр Ильич? Близкие друзья были, и не знаете?

- Об интимных связях даже близкие друзья не всегда друг другу рассказывают.

- Это верно... Значит, Шмидова была, по-вашему, просто соседкой Говорухина по квартире?

- Скорее всего, именно так.

- А вы часто бывали у них на квартире?

- Да, довольно часто.

- И ничего такого, «соответствующего», не замечали?

- Нет, не замечал.

- А когда последний раз видели Говорухина?

- Дней за десять до моего ареста.

- А Шмидову?

- В день ареста.

- Где?

- Она приходила ко мне.

- А почему вы не отдали ей письмо, которое было адресовано ей и которое нашли у вас при обыске?

- Забыл.

- А если честно?

- Действительно, забыл. В этот день, как вы сами знаете, было не до любовных посланий.

- Значит, Шмидова все-таки была в связи с Говорухиным?

- Я этого не утверждаю.

- А как к вам попало это письмо на имя Шмидовой?

- Я получил его по загородной почте. Оно было вложено в конверт.

- Первый конверт был адресован вам лично?

- Да.

- Что еще было в конверте?

- Записка.

- Какого содержания?

- Автор просил переслать письмо Шмидовой по городской почте.

- А вы не успели этого сделать?

- Не успел.

- И не передали Шмидовой письмо даже тогда, когда она приходила к вам?

- Я забыл. Я уже говорил об этом.

- А может быть, вы просто не хотели, чтобы Шмидова получала это письмо от Говорухина?

- Нет, я забыл.

- Или... а, вот и прокурор! Здравия желаю.

- Здравствуйте, ротмистр. Здравствуйте, Ульянов.

- Здравствуйте, господин прокурор.

- Ну-с, мы продолжим. У меня создается такое впечатление, Александр Ильич, что вы сознательно утаивали местонахождение Говорухина от Шмидовой. Говорухин назначался вами еще для каких-то дел. А Шмидова могла навести на его след полицию, не так ли?

- Я ничего не знаю об этом.

- Ульянов, а вам известно, что арестован Шевырев?

- Известно.

- А вы знаете, какие он дает показания?

- Естественно, нет.

- Шевырев подтвердил наши предположения, что химическая лаборатория на даче Ананьиной была специально оставлена вами для повторного покушения.

- Повторять покушение некому. Вся организация арестована.

- А Говорухин?

- ………………

- Молчите?

- А что я могу сказать?

- Многое.

- Например?

- Когда вы уехали с дачи Ананьиной?

- Пятнадцатого февраля.

- Больше с ней не общались?

- Нет.

- А кто послал Ананьиной еще одну бутыль с азотной кислотой двадцать второго февраля?

- Не знаю. Впрочем... я послал.

- Почему вы скрыли это на предыдущем допросе?

- Я запамятовал.

- Да что вы говорите? Ай-ай-ай! Бедный Ульянов! У него, оказывается, куриная память.