Наркомпуть Ф. Дзержинский
Наркомпуть Ф. Дзержинский читать книгу онлайн
Повесть рассказывает о самоотверженной, полной творческого горения, кипучей деятельности Феликса Эдмундовича Дзержинского на посту народного комиссара путей сообщения в 1921–1924 годах, на который он был назначен по предложению Б. И. Ленина.
Перед читателем возникают новые грани образа Рыцаря революции. Выдающийся партийный и государственный деятель, председатель ВЧК — ОГПУ показан в роли руководителя огромного и сложного транспортного механизма, талантливого организатора, сумевшего увлечь рабочих и специалистов — железнодорожников и водников — грандиозными перспективами возрождения путей сообщения молодого Советского государства.
Повесть о самоотверженном ленинце, мужественном борце, глубоко гуманном человеке Феликсе Эдмундовиче Дзержинском предназначена для широкого круга читателей.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Когда инженер ушел, нарком обратился к Грунину:
— В Сиббюро ЦК я договорился об издании «Сибирского гудка» и уже состоялось решение. Идейное руководство газетой поручено Емельяну Ярославскому. А вы подберите редактора и сотрудников, договоритесь с типографией. Хорошо бы первый номер выпустить первого февраля. Я возлагаю на «Сибирский гудок» большие надежды.
Оставшись один, нарком взял из портсигара папиросу, закурил и прилег на диван. Но папироса не успокаивала возбужденные нервы.
«Надо закончить начатое письмо в ЦК, — думал он, — особо подчеркнуть, что Сибирь нуждается в свежих партийных силах. Без них не всколыхнуть массы железнодорожников. Здесь нет такого партийного аппарата, который подхватил бы задание Центра и сразу передал бы вниз — на дороги, узлы, станции, в мастерские… Сибирь крайне нуждается в подкреплении сильными, стойкими работниками. Здесь я воочию убедился, как обездолена такими людьми провинция и как насыщена Москва… Я не уеду отсюда, пока дело не наладится. Напишу в Центральный Комитет, попрошу — не отзывать меня из Сибири без крайней надобности…»
Но вот в деловые соображения ворвалась давно беспокоившая его мысль: «Уже две недели, как не писал домой, и Зося, конечно, очень волнуется. Ей же не легче от того, что мне некогда даже думать о себе и своих. Ей, естественно, хочется знать, как я чувствую себя, как идут дела, мне порученные, чем я живу… Мне тоже хочется с ней поделиться… Нечего откладывать. Сейчас же сяду за письмо. Свободного от дел времени у меня никогда не будет…»
Феликс Эдмундович присел к маленькому столику у окна. После коротенького вступления он сразу же перешел к описанию своей теперешней деятельности, которая поглотила его целиком и без остатка:
«…Здесь работы очень много, и идет она с большим трудом. Она не дает тех результатов, которых мы ожидали и к которым я стремлюсь. Чувствую, что там, в Москве, не могут быть нами довольны. Но работа здесь была так запущена, что для того, чтобы наладить все, нужно более продолжительное время, а Республика ожидать так долго не может».
Дзержинский рассказывал жене, с каким огромным напряжением приходится им вести борьбу за вывоз хлеба из Сибири, и как еще далеко до победного конца.
«Итак, — продолжал он, — работаем мрачные, напрягая все силы, чтобы устоять и чтобы преодолеть все новые трудности. Конечно, вина наша — НКПС. Мы не предвидели, не обратили внимания месяца 3–4 тому назад. Правда, сюда приезжал Емшанов, но ничего здесь не сделал. Я чувствую на него огромную обиду».
С огорчением подумал Феликс Эдмундович о Емшанове, своем первом заместителе. Как это он, опытный железнодорожник, бывший нарком мог проявить такую беззаботность и легкомыслие. Лишь теперь я убедился, какой это тонкий и чувствительный механизм — транспорт, как перебои в одном каком-либо звене немедленно отражаются на работе другого. Чтобы правильно руководить, нужно очень много знать и уметь.
Испытывая искреннее чувство неудовлетворенности самим собой, своей деятельностью наркома, он написал такие жестокие по отношению к себе слова:
«Я вижу, что для того, чтобы быть комиссаром путей сообщения, недостаточно хороших намерений. Лишь сейчас, зимой, я ясно понимаю, что летом нужно готовиться к зиме. А летом я был еще желторотым, а мои помощники не умели предвидеть».
Обрисовывая обстановку, в которой ему приходилось работать, Феликс Эдмундович, ничего не утаивая, делился с женой:
«Видишь — невеселое у меня настроение… Я чувствую себя утомленным, хотя в сравнении с Москвой у меня работы меньше».
Мелькнула мысль: «Нужно ли было писать о „невеселом настроении“? С другой стороны, почему не поделиться с близким человеком? Нервы у меня действительно перенапряжены — мой характер не позволяет им отдыхать. Но ведь я держусь только нервами и тем более важно держать их в узде, собрать всю волю в кулак, ведь самое трудное еще впереди.
Ничего, силы воли у меня хватит, а моя воля — победить. И мы несомненно победим. Положение, хоть и медленно, но все же неуклонно улучшается».
Твердой верой в конечный успех экспедиции были проникнуты последние строки его письма:
«Я здесь нужен, и хотя не видно непосредственных результатов, но мы проводим большую работу, и она даст свои результаты, она приостановила развал, она начинает сплачивать усилия всех в одном направлении и дает уверенность, что трудности будут преодолены. Это меня поддерживает и придает силы, несмотря ни на что…»
В первых числах февраля на тупиковых путях станции Омск снова появился поезд наркома. В Новониколаевске у Дзержинского еще было много нерешенных дел, но как он мог там оставаться, если управление Сибирского округа по-прежнему бездействовало, не выполняло его указаний и даже не отвечало на запросы экспедиции. Положение становилось нетерпимым.
Пришлось вернуться в Омск. Здесь, убедившись, что округ не в состоянии оперативно руководить линией, Дзержинский вынужден был разослать на важнейшие пункты своих уполномоченных.
Читая их телеграфные донесения о развале на станциях и в депо, предоставленных самим себе, нарком гневно думал: «Саботажники сидят в управлении округа. Что с ними делать? Разогнать бы их всех, — мелькнула мысль, но тут же ее сменила другая — нельзя, конечно, этого делать, ведь тогда совсем некому будет руководить линейными отделами. Как же быть?..»
Во время этих томительных размышлений вошел Беленький и сообщил, что пришло трое врачей, причем один из них известный в Сибири профессор.
— Врачи? — удивился Дзержинский. — Мне совсем не до них сейчас. А по какому делу?
Беленький неопределенно пожал плечами. Дверь открылась, и вошли врачи.
«Даже не подождали моего согласия», — неприятно поразился нарком. Но все же он вежливо ответил на их приветствие и пригласил садиться.
— Слушаю вас, — обратился он к ним.
— Нет уж, — улыбнулся седой профессор в золотых очках, — сейчас мы вас будем слушать. — И привстав со стула, протянул наркому руку.
Недоумевая, Дзержинский машинально подал ему свою руку. Но профессор не пожал ее, а охватив пальцами запястье, быстро нащупал пульс. Левой рукой он вынул из жилетного кармана часы и, глядя на секундную стрелку, стал про себя считать.
«Ах, вот оно что — медицинский осмотр, причем без моего согласия», — молча возмутился Феликс Эдмундович и бросил негодующий взгляд на Беленького, который делал вид, будто что-то рассматривает через окно вагона.
Измерив пульс, профессор спросил:
— На что вы жалуетесь? Как чувствуете себя?
— Я ни на что не жалуюсь, — пожал плечами Дзержинский. — И чувствую себя ничего… Признаться, не ждал вашего визита…
— А мы не сами пришли. Нас настойчиво, даже весьма настойчиво приглашал вот этот товарищ из ВЧК, — и профессор кивком головы указал на Беленького. — Мы полагали, что это по вашему приказанию. Если разрешите, продолжим осмотр. Прошу вас, разденьтесь до пояса.
Дзержинский молча повиновался…
Когда осмотр закончился, Беленький поспешил уйти вместе с врачами.
Продолжая негодовать на бесцеремонность своего помощника, нарком снова взялся за дела. Но он был возмущен и работа не клеилась. Так как Беленький долго не возвращался, он послал за ним.
— Что за комедию вы сегодня разыграли? — грозно спросил его Дзержинский. — Не находите ли вы, что слишком много себе позволяете?
— Ничего я не нахожу, — обиженно ответил Беленький. — Из-за вас я уже получил строгий выговор по указанию Ленина. Хватит с меня одного строгача.
— А при чем тут Владимир Ильич?
— Сегодня утром Москва вызвала меня к прямому проводу. Герсон по поручению Ленина спрашивал, сможете ли вы дальше оставаться в Сибири без ущерба для своего здоровья? Что ответить? Сказал: «Не знаю, я не доктор». А Герсон по секрету мне говорит: «Ленин предложил как-нибудь освидетельствовать Дзержинского так, чтобы он даже не знал, зачем это делается».
