Моя скандальная няня

— Извините, — сказала я, передавая ей пластиковую мисочку и детскую ложечку. Я побоялась сказать ей, что следую совету педиатра уже почти две недели. Разве она не знала об этом? Однако она права — именно мать должна первой начать кормить своего ребенка с ложки. Я тихонько вышла, чувствуя себя страшно неловко, и поднялась поменять белье в постельке Брэндона. Когда я спускалась обратно с грязным бельем в корзинке, я увидела на подъездной дорожке отъезжающий «мерседес» Джуди. Я вошла в кухню. Кармен вытирала с мордашки Брэндона остатки каши.

Чувствовала ли Джуди себя вычеркнутой из ежедневного распорядка Брэндона? Этого я никогда не узнала.

Из троих детей только Брэндон всегда был счастлив видеть меня.

Я знала, что Аманда и Джошуа, как и многие другие дети, которыми занимались няни, уже поняли, какова участь тех, кто заботился о них до того, как на сцене появилась я, — образ Летиции, томящейся у ворот, вспыхнул в моем мозгу. К тому времени, когда я влилась в ряды домашней прислуги, они уже научились защищать свои чувства. Они больше не хотели терять друзей. Поэтому сделали все, чтобы не заводить новых. Но я не была готова к тому, что они настроены воспринимать время, проводимое со мной, как визит к дантисту. Дети, с которыми я сидела в Орегоне, смотрели на это скорее как на поход в магазин игрушек.

Я знала, что Джошуа и Аманда могут быть любящими; я видела их волнение, когда у нас гостила Кристи. Однажды я решила убить двух зайцев — я попыталась продемонстрировать удовольствие от обретения новых друзей и заодно постаралась вовлечь детей в совместную деятельность. Как у беби-ситтера со стажем, у меня всегда были в запасе игры и творческие идеи, но оказалось, что очень трудно оторвать этих детей от телевизора и видеофильмов. На столе в гостиной я разложила цветную бумагу, клей и блестки. Все же они «клюнули» и принялись мастерить открытки для Кристи, а я записывала их пожелания. Несмотря на небольшую стычку из-за блесток, время мы провели великолепно. Джошуа понравилось делать радуги, а Аманде — работать клеевым карандашом.

Это было невиданно, чтобы Аманда так веселилась. Иногда мы забавлялись, наряжаясь в костюмы Спящей Красавицы, Белоснежки или принцесс, и танцевали, дурачась, под мелодии Раффи. Мы играли в «испорченный телефон», «дочки-матери» и «угадай, что я думаю». Она была прелестным ребенком. Однако часто прямо в разгар нашего веселья какая-то мелочь могла выбить ее из колеи. Она требовала именно тот сорт крекеров, который давали в школе; хотела смотреть по «видику» «Золушку», вместо того чтобы качаться на качелях; не могла найти свою Барби из Малибу… Тогда она начинала визжать, кричать и разбрасывать вещи — свои и мои — до полного изнеможения.

Однажды днем Аманда вышла из себя из-за того, что ее мамочка собиралась уехать. Она вылетела из дома следом за матерью, топая ногами и пронзительно крича. Ей было три года; она знала, чего она хочет, но она не могла получить это. Ее разочарованию и ярости не было конца. Она визжала, топала ногами, она задыхалась от рыданий. Я попыталась унести Аманду в ее комнату, но она вывернулась из моих рук и чуть не упала на ступени лестницы. Думаю, она сама испугалась того, что не может справиться со своим маленьким, переполненным злобой телом, так же как не могла этого и я. Поэтому мы просто остановились на полпути, и она продолжала плакать, но уже не так сильно. Наконец я села на ступеньки у ее ног и посмотрела снизу вверх на ее печальное, мокрое от слез лицо.

— Аманда, мне очень жаль, что ты так расстраиваешься и что это так тяжело для тебя, — сказала я ей. — Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она, впервые за все это время, и хлопнулась своим дрожащим тельцем мне на колени.

Переломный момент? Однажды Аманда неожиданно заявила, что хотела бы, чтобы я была ее мамой. Я могла бы принять это как самый лучший комплимент, если бы это не происходило во время обеда, когда ее родная мать сидела рядом со мной. Я обмерла, и, полагаю, Джуди тоже. Уже одно то, что Джуди думала, будто Брэндон предпочитает ей меня, было достаточно плохо, но Аманда произнесла это вслух. В институте нам не предложили сценария преодоления такой ситуации.

— О, дорогая, я слишком молода, чтобы быть твоей мамой, — это лучшее, что пришло мне в голову.

— Аманда, наверняка Сьюзи приятно, что ты так сказала, — проговорила Джуди.

Я чуть не свалилась со стула!..

И это произнесла женщина, которая обращается со мной, едва сдерживая раздражение! Ее затруднения в воспитании детей навели меня на мысль, что ей просто недостает знаний в этой области, но как раз в тот момент, когда я уже переставала ожидать от нее чего-либо толкового, она вдруг отвечала мне или детям так мудро и душевно, что все мои надежды пробуждались снова.

Джошуа, однако, по-прежнему относился ко мне враждебно и продолжал сомневаться в искренности моей заботы. Я так хотела, чтобы он избавился от своего предубеждения и понял, что я на его стороне! Иногда случались проблески надежды; лучшее время для нас, казалось, наступало вечерами сразу после детского сада. Мы быстро пришли к соглашению о том, что я не буду слушать, как он обзывает своих одноклассников «тупыми», «слабаками» или «уродами». Вместо этого мы решили называть их «типы», выразительно приподнимая при этом брови. К примеру: «Сьюзи, Чантел показал себя таким типом сегодня: сломал колесо в клетке хомячка!» Или: «Тэйла уронила мой рисунок. Что за тип!» То, как он говорил это — с особым выражением, было забавно; ему нравилось так развлекаться.

Он был чрезвычайно смышленым, но ранимым и желал все доводить до совершенства, очень сильно напоминая этим своего отца. Когда мы сидели рядом, повторяя домашние задания, которые он выполнял очень сосредоточенно, он мог выйти из себя из-за малейшей ошибки и протирал бумагу ластиком буквально до дыр. Жить ему с таким характером было явно не просто.

И Джошуа уже достаточно подрос, чтобы начать подражать поведению отца, все чаще копируя некоторые из его поступков. Когда Майкла не было дома, Джошуа, похоже, думал, что теперь он тут главный хозяин. Я видела, что его поведение коробит всех — неудивительно, ведь он угрожал уволить весь персонал, включая меня, практически еженедельно! Было трудно принять все это, но я понимала, что он всего лишь шестилетний мальчик, полный решимости не впускать в свою жизнь никаких новых людей. За отталкивающей защитной оболочкой скрывался нежный ребенок. Подтверждение тому — его преданность матери Майкла, Нане.

Когда мы разговаривали о ней, Джошуа постоянно поправлял меня, утверждая, что я неправильно произношу ее имя.

— Надо говорить Нона, а не Нанна, — повторял он, закатывая глаза и вопрошая, почему я не могу произносить ее имя правильно.

Я была скорее заинтригована, чем раздражена. По крайней мере он испытывал беззаветную любовь к кому-то еще в своей жизни, помимо родителей. Мне бы хотелось, чтобы он доверял мне, но я не знала, как добиться этого. Я старалась показать ему, что беспокоюсь о нем каждый день, особенно потому, что знала: остальная прислуга лишь терпит его.

Не единожды, когда он разражался одной из своих тирад, называя всех вокруг «дебилами», я вспоминала, как Кармен говорила ему по-испански что-то, что звучало приблизительно так: «Комо сэй чингас». Когда Джуди спросила Делму, что это значит, та ответила ей: «Иди с миром, малыш». Настоящий же перевод, как бы это сказать помягче, означал «маленький засранец». Но тут Джуди недоставало сообразительности, и Кармен часто пользовалась этим, всегда с дружелюбной улыбкой на лице. Это был ее личный маленький акт возмездия за все те моменты, когда Джош называл ее тупицей или идиоткой и заявлял, что не желает ее слушать.

И он действительно не желал слушать никого из нас. Однажды, когда я помогала Джошуа одеваться, с ним случилась истерика: он не мог найти свои голубые носки. Он начал, как обычно, громко выражать свое негодование, называя Делму тупой, идиоткой, дурой и говоря, что это она во всем виновата. Я сказала ему, что нехорошо обзывать людей. Тут как раз в комнату вошла Джуди: