Товарищи в борьбе

- Но были же еще Гвардия Людова, Армия Людова.

- Они оставались для меня загадкой, хотя я и слышал, что их люди ведут активную диверсионную борьбу. Скажу откровенно, я находился под влиянием антикоммунистической пропаганды...

- Что же было дальше?

- Так и прожил, словно сурок. И лишь когда Красная Армия и Войско Польское освободили Люблинщину, явился на призывной пункт. Мне оказали незаслуженно большое доверие, назначив сюда.

- А где же ваш сын?

- Пока со мной. Он вырос, скоро я отдам его в школу с полным пансионом. За него теперь я спокоен.

- И довольны своей работой?

- Служба в Войске Польском доставляет мне много радости. Верьте, я сторонник новой Польши и очень ценю наш братский союз с СССР. Другого такого бескорыстного и благородного союзника у Польши еще не было за всю се многовековую историю.

Из дальнейшего разговора можно было понять, что Прус-Венцковский имел хорошую военную подготовку, был в курсе новейших военных теорий.

- Ну что ж, - сказал я на прощание, - полк, с которым мы познакомились, производит неплохое впечатление. А каково настроение солдат?

- С этим хуже. Лживая пропаганда все еще цепко держит в своих руках многих людей. Шептуны сеют недоверие и страх. Аковцы наводняют подразделения нелегальной литературой. Но среди солдат становится все больше горячих сторонников новой власти, особенно после декрета о земельной реформе.

Оставшись один, я долго думал о судьбе этого безусловно честного, но не нашедшего себе места в рядах Сопротивления польского офицера. И хотя, может быть, опрометчиво делать выводы о человеке с первого знакомства, но подполковник мне определенно понравился. Поговорил с заместителем командира 7-й дивизии но политчасти старым коммунистом майором Яном Шанявским в был удовлетворен, услышав и от него хороший отзыв о Прус-Венцковском.

С комдивом полковником Мельдером удалось познакомиться несколько позже, когда он привез в штаб армии план передислокации 7-й дивизии, - она перемещалась в район близ уездного города Радзынь. Личный состав должен был разместиться в землянках и заниматься боевой подготовкой в условиях, приближенных к боевым. Десятидневный переход туда сочетался с тактическими учениями.

Представленный комдивом план перехода меня не удовлетворил.

- Почему не запланированы форсированные марши? - спросил я его. Забыты и занятия по противовоздушной и противотанковой обороне. Зато запланировано слишком много дневок.

На замечания Мельдер реагировал вяло, поспешно соглашаясь со всем и добавляя "слушаюсь".

Я уже подумал, что он, может быть, плохо знает польский язык и только поэтому однообразен в ответах. Но нет, Мельдер владел языком безукоризненно, но слово "слушаюсь" предпочитал всем другим, никогда не высказывая своего личного взгляда на вещи.

Через несколько дней я утвердил переработанный им план передислокации дивизии. Решил в один из дней посмотреть на учения во время марша. Но выехать к Мельдеру пришлось раньше, чем я рассчитывал.

* * *

Тревожный телефонный звонок на рассвете. И доклад начальника контрразведки армии:

- Сегодня ночью дезертировал 31-й пехотный полк 7-й дивизии.

- А вы не ошиблись? - оторопел я. - По плану он должен выйти на учения раньше других и занять оборону. Может, полк уже на марше?

- К сожалению, это не так. Все проверено.

Пришлось вновь на У-2 лететь к месту события. Как ни странно, Мельдер, когда я прибыл к нему, еще не знал подробностей происшествия. Посыпались обычные "так точно", "никак нет", "слушаюсь". Махнув рукой, я занялся расследованием сам. Выяснилось, что людей (около четверти всего личного состава) увели аковцы, техника же оставлена. Из офицеров дезертировали лишь засланные в полк агенты подполья, остальные командиры оказались на месте. Но где же они были ночью, как проглядели эту гнусную провокацию?

А дело было так.

12 октября за час до полуночи командир 10-й учебной роты подпоручник Студзиньский, ранее служивший в Армии Крайовой, подал команду: "Строиться с боевой выкладкой!" Ничего не подозревавших солдат полка он повел в лес. На беду в ту ночь была свадьба: жених - начальник штаба 31-го полка - пригласил на празднество почти всех офицеров во главе с командиром. Песни, пляски, музыка заглушили суматоху боевой тревоги.

Получив извещение о происшествии, офицеры собрались в штабе полка, но дезертиры были уже далеко.

Надо сказать, что наряду с беспечностью, потерей бдительности со стороны командования полка случившемуся способствовали и другие причины: скудость пайка, разобщенность в расквартировании, а также то, что в этом полку служили солдаты преимущественно из окрестных деревень, которых относительно легче было подбить на дезертирство. Все это сумело использовать в своих целях реакционное подполье.

Как и в первом случае, о котором я уже упоминал, через несколько часов группы солдат начали возвращаться обратно. Пришел и один из офицеров. Он заявил, что принял тревогу за настоящую.

Еще не закончилось следствие, а в полк прилетел на самолете заместитель Главкома Александр Завадский с группой политработников. Он сразу же пошел к солдатам. Беседовал с ними запросто: ни в его словах, ни в тоне голоса не чувствовалось гнева и начальственных ноток. И солдаты говорили с ним откровенно, не таясь. "Возвращенцев" становилось все больше: вернулось уже около трех четвертей личного состава. И с каждой группой Завадский терпеливо и убедительно вел разъяснительную работу.

Забегая вперед, упомяну, что позже по этому поводу во всех частях дивизии были проведены митинги. И на каждом из них выступал Александр Завадский. Обращаясь с платформы грузовика к солдатам, он рассказывал о позорном происшествии в 31-м полку, о попытках классового врага сорвать работу по созданию Войска Польского, о методах подрывной деятельности реакции, направляемой лондонским правительством. В заключение Завадский призывал солдат пресекать вылазки реакции и настойчиво учиться военному делу, чтобы скорее вступить в бой за освобождение польской земли. Солдаты слушали его с большим вниманием.

Поздно вечером пришла телеграмма из Главного штаба. В связи с выездом Роля-Жимерского в Москву обязанности Главкома в этот момент исполнял Зигмунт Берлинг. Он предложил мне немедленно прибыть в Люблин с докладом о положении в 7-й дивизии...

Близилась полночь, но встревоженный Берлинг ждал меня, и я подробно доложил ему обо всем: и о ложной тревоге, и о свадебном пире, и о потере бдительности. Сообщил и о том, что сотни солдат возвратились.

- Что будем делать? - спросил он потом.

- Если подтвердится виновность командира, начальника штаба полка и лиц суточного наряда, предать их суду, - ответил я. - Кроме того, предлагаю отстранить полковника Мельдера от командования дивизией.

- Кого считаете возможным назначить вместо него? - спросил Берлинг. Я предложил Прус-Венцковского.

- Но ведь это офицер старой польской армии, всю войну пробывший в оккупации!

- Все это так. И все же я думаю, что он будет хорошим командиром дивизии, - настаивал я.

- Что ж, подумаем, - согласился Берлинг. - А теперь вот что. Вы получите приказ Главного командования о расформировании тридцать первого пехотного полка. Его номер навечно исключается из списков Войска Польского. Из числа вернувшихся солдат скомплектуйте новый полк и именуйте его отныне тридцать седьмым пехотным. А кого назначим командиром?

- Временно будет исполнять обязанности майор Владзимеж Зинковский. Завтра в полдень тридцать седьмой пехотный полк выступит к новому месту расквартирования...

И полк выступил ровно в полдень. Солдаты опять шагали в маршевых колоннах с полной выкладкой, и на мгновение все происшедшее накануне показалось мне дурным сном. Но вот прозвучала команда "Стой!", глухо брякнули винтовки, взятые к ноге, и с рапортом подошел командир нового, 37-го полка...

Прямо здесь, на привале, состоялся митинг. Александр Завадский вновь поднялся на грузовик и произнес краткую, но страстную и умную речь. Пламенные слова трибуна-коммуниста глубоко западали в души солдат.