Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей

Кто знает, может быть, Александру Доунеру подсказали, что со мной проще совладать лаской и пряником, чем грубостью и кнутом. Тогда я буду менее язвительна по отношению к новоиспеченным политическим деятелям, обсуждая похищение Аддина и Шахиры. Я не была наивной, но в моем сердце всегда было место для надежды. Однако перемены во всемогущем Департаменте иностранных дел и торговли были заметны уже в течение первых недель, и за это я была им искренне благодарна.

Согласна, перемены были невелики, но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Работая со случаем трагического похищения в рамках сети «Пустые руки», я познакомилась ближе с Робертом Гамильтоном, главой Консульского отдела австралийского Департамента иностранных дел и торговли, позже ставшим нашим послом в Мексике. Дело касалось женщины и ее троих детей, которых ее бывший муж похитил и увез в одну из стран Ближнего Востока. Старшую дочь оставили в Австралии. Я пыталась установить связь с пропавшими мальчиками, но это оказалось непростой задачей. Прямо накануне Дня матери мы получили сообщение о том, что старший мальчик, шестнадцати лет от роду, сумел бежать из деревни, где их держали, пересечь сложную местность, добраться до столицы и наскрести достаточно денег, чтобы позвонить домой, в Мельбурн. Мать оказалась перед ужасным выбором: сделать все, чтобы немедленно доставить мальчика домой, или попросить его вернуться обратно в деревню, чтобы присмотреть за братьями, которые были намного его младше.

Если мать выбирала первый вариант, то у нее не оставалось бы никаких шансов разыскать младших детей, второй – она не увидела бы уже никого. У бедной женщины была агрессивная форма рака матки.

Она решила вернуть старшего мальчика домой, и я начала делать все необходимое для этого. Когда я позвонила Роберту Гамильтону и обратилась за советом, его ответ меня поразил. Он сказал, что при новом правительстве у него есть некоторая свобода действий. И он предпринял эти действия. Ранним утром он послал работников посольства забрать мальчика оттуда, где тот прятался, и перевезти в безопасное место, потому что его уже могла искать полиция по требованию отца. С помощью факса, посланного из моего офиса и подтверждающего личность мальчика, мистер Гамильтон оформил ему временные документы для покупки билета на самолет. Если бы он не был таким находчивым дипломатом, таким гуманным человеком, то обычным путем необходимые бумаги готовились бы не менее недели.

Представители консульства отвезли мальчика в аэропорт и не отходили от него до тех пор, пока он не взошел на борт самолета, который перенес его домой, в Австралию. На рассвете Дня матери мальчик вернулся в Мельбурн, а через полчаса после посадки самолета уже обнимал мать. Она умерла спустя сорок восемь часов.

Я сохраню в сердце безграничную благодарность Роберту Гамильтону, его состраданию и мастерству. Если бы не его вмешательство, то бюрократические проволочки лишили бы мать и сына малейших шансов на встречу. Его смелость и гуманность оказались как нельзя кстати.

Незадолго перед первым официальным государственным визитом нового премьер-министра за границу, в Малайзию, его представитель позвонил мне с новостью. Премьер-министр желал походатайствовать о моих детях в личной беседе с премьер-министром Малайзии Махатхиром Мохаммадом. Не было ли у меня возражений? Возражений?! Да я каждый день, прошедший со дня похищения моих детей, мечтала о том, чтобы мое правительство изменило отношение к своим гражданам!

Представитель премьера предложил мне, если у меня возникнет желание, собрать небольшую передачу с памятными вещицами, с тем чтобы мистер Говард передал ее премьер-министру Малайзии с просьбой отдать Аддину и Шахире.

Когда разговор был закончен, я разрыдалась. Наконец-то мое собственное правительство пожелало проявить сострадание к моим детям. Для этого понадобилось каких-то пять лет и смена политического климата в стране.

Я решила послать Аддину и Шахире коллаж из фотографий: моих, бабушки и других членов семьи и друзей, подписав на тот случай, если дети их уже не помнили. Я была уверена в том, что с тех пор, как детей увезли из дома, они не видели ни одной моей фотографии. Слишком давно они не ощущали моего прикосновения и не видели моей улыбки.

Окрыленная надеждой, я принялась за работу. Я так волновалась и как одержимая перекладывала кусочки коллажа до тех пор, пока каждый из них не занял свое место.

Мне было сказано, что премьер-министр не гнался за политическим резонансом своего поступка, как не ожидал от меня цветистой и благодарной лести в средствах массовой информации. Это просто был жест добросердечия одного родителя по отношению к другому.

За все время визита мистера Говарда я не находила себе места. Ни один журналист не смог выманить у меня хотя бы слова комментария о визите премьер-министра, потому что я понимала, как много было поставлено на карту. Оставшись наедине с собой, я кусала ногти и металась из угла в угол. Я могла думать только о том, что дети наконец-то получат хрупкое свидетельство того, что я борюсь за них и люблю их всем сердцем.

Через двадцать четыре часа после возвращения премьер-министра из Малайзии я получила известия от мистера Говарда. Его помощник сообщил, что мистер Говард мягко, но настойчиво ходатайствовал о моем деле перед премьером Малайзии, прося дать мне возможность общаться с детьми, и что его малайзийский коллега пообещал ему лично обратиться к королевской семье в Тренгану с просьбой передать мой подарок детям. У меня снова появилась надежда.

В январе следующего года мне доставили посылку, в которой угадывалась большая картина в раме. Вся ее обратная сторона была покрыта надписями на малайском. Мой коллаж пролежал в приемной представительства Австралии в Куала-Лумпур, куда его доставил один из ставленников моего бывшего мужа. Было совершенно ясно, что он так и не дошел до детей. Из представительства мой подарок вернулся дипломатической почтой в Австралию, а потом ко мне.

Ну что ж, у меня хотя бы были десять месяцев счастливого заблуждения, что я с улыбкой смотрю на своих детей, пусть даже только с фотографии.

За эти несколько месяцев Николас сумел выкроить две деловые поездки в Австралию, а теперь звал меня приехать в Бельгию. Мне нравилась эта мысль, к тому же нужно было кое-что сделать в нескольких странах. Да и Антверпен мог оказаться неплохой базой для организации гуманитарной деятельности, которая увлекала меня все больше и больше, концентрируя усилия на Балканах. А еще я могла навестить Пэтси в Амбли и встретиться с Полой Ейтс и Майклом Хадсоном, чтобы обсудить одно предложение, которое сформировалось во время многих длительных телефонных переговоров. Она звонила мне сама в любое время дня и ночи. Иногда она настойчиво требовала, чтобы я больше рассказала ей о конкретных событиях, описанных в книге. Ей было мало тех скупых описаний, которые я доверила бумаге: ей были нужны мельчайшие подробности, точные оттенки чувств, которые я испытала, впервые увидев отца в тринадцатилетнем возрасте и узнав, что он умирает от рака.

Часто во время разговора ее мысль поворачивала в неожиданном для меня направлении.

– Как ты держишься, когда против тебя все ополчились? – однажды спросила она, поставив меня в тупик загадочностью вопроса. В тот раз она позвонила мне в слезах, в то время как я принимала за столом гостей. – Как они не понимают, я просто люблю своих детей, а до остального им не должно быть никакого дела! – всхлипывала она. – Я борюсь за своих девочек, и с каждым днем это становится все труднее и труднее. Как тебе искать своих.

Я так и не разобралась, о какой именно борьбе она тогда говорила: то ли с ненасытными средствами массовой информации, то ли с юридическими аспектами опекунства над детьми. У меня складывалось впечатление, что Пола металась от одной крайности к другой, то бросаясь на защиту себя и своей личной жизни перед камерами и микрофонами, то игнорируя сплетни и возмущенное общественное мнение Британии.