Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Здесь я тоже упражняюсь в рассматривании зданий. Вернее, пытаюсь упражняться, но теперь напротив дворца находится трамвайная остановка над станцией метро, откуда неиссякаемым потоком идут люди. Мне просто негде встать, прислониться к стене и смотреть. Я пытаюсь найти такое положение, чтобы линия крыши была видна на фоне зимнего неба, и чуть не ступаю на трамвайные пути. Какой-то человек в трех пальто и вязаном шлеме сурово отчитывает меня за такую беспечность, и я даю ему, пожалуй, чересчур много денег, лишь бы он оставил меня в покое. Дворец стоит напротив главного здания Венского университета, перед которым активисты сейчас собирают подписи сразу по трем поводам: против американской ближневосточной политики, против выбросов CO₂ в атмосферу и, кажется, против повышения платы за обучение. Все ужасно шумят. Находиться здесь совершенно невозможно.

Этот дом просто слишком велик, чтобы его можно было охватить взглядом, он занимает слишком много места в этой части города, слишком заслоняет небо. Он больше похож на крепость или на дозорную башню, чем на дом. Я пытаюсь как-то приспособиться к его величине. Разумеется, такой дом — не для Вечного жида. А потом вдруг я роняю очки, и одна из дужек трескается рядом с сочленением, и мне приходится придерживать место разлома, чтобы увидеть хоть что-нибудь.

Я в Вене, в каких-нибудь трехстах — четырехстах метрах от квартиры Фрейда, скрытой от меня маленьким сквером. Я стою перед фамильным домом моих предков — и почти ничего не вижу. Пожалуй, это символично, бормочу я, придерживая дужку и пытаясь разглядеть эту розовую монолитную громаду. Вот доказательство, что эта часть путешествия обещает быть трудной. Неприятности уже начались.

Я решаю пройтись. Протолкавшись через толпу студентов, я оказываюсь на Рингштрассе. Там хотя бы можно двигаться, можно дышать.

Правда, это настолько тщеславная, имперская по своему размаху улица, что от нее голова идет кругом. Она настолько огромна, что, когда ее только построили, критик заявил, что она породила совершенно новый вид невроза — агорафобию. Какой умный ход со стороны венцев: они изобрели для своего нового города особую, дотоле неведомую фобию!

Император Франц Иосиф I приказал построить вокруг старой Вены современную столицу. Средневековые городские стены снесли, рвы засыпали. На их месте вырастали величественные новые сооружения: ратуша, здание парламента, опера, театр, музеи и корпуса университета. Ринг (спиной к старому городу, лицом — к будущему) должен был стать кольцом, опоясывающим Вену, олицетворением ее культурного величия. Ему отводилась роль новых Афин, где восторжествовали идеалы Prachtbauen — роскошного монументального зодчества.

Эти здания, хотя и задумывались в разных архитектурных стилях, должны были организовать ансамбль — самое пышное в Европе общественное пространство. Хельденплатц (Площадь Героев), Бурггартен (Городской сад) и Фольксгартен (Народный сад) должны были украшать статуи, прославлявшие триумф музыки, поэзии и драмы.

Чтобы воплотить в камне этот грандиозный замысел, потребовался колоссальный труд. Двадцать лет в Вене стояла пыль. Вену, как заметил Карл Краус, «сровняв с землей, превратили в великий город».

Всем подданным императора, от одного конца империи до другого, — венграм, хорватам, полякам, чехам, евреям из Галиции и Триеста, всем двенадцати народностям, говорившим на шести официальных языках, исповедовавших пять религий, — всем им адресовалось торжество «королевско-кайзеровской» (Kaiserlich-königlich) цивилизации.

И это срабатывает: я делаю любопытное открытие, что на Ринге чрезвычайно трудно остановиться, потому что он бесконечно обещает, что тебе вот-вот откроется лучшая панорама, и ты увидишь его весь, целиком, — и бесконечно откладывает исполнение этого обещания. На этой новой улице нельзя выделить какое-то одно доминирующее здание. Здесь нет привычного крещендо — устремленности к дворцу или кафедральному собору, зато есть это постоянное триумфальное передвижение от одного величественного проявления цивилизованной жизни к другому. Мне продолжает казаться: вот-вот сквозь голые зимние деревья наконец-то откроется единый всеохватный вид, единый заключенный в раму миг, который я увижу сквозь свои сломанные очки. Ветер подталкивает меня в спину.

Я удаляюсь от университета, построенного в стиле неоренессанса: ступени, ведущие к большому портику, по обеим сторонам от которого тянутся арочные окна, бюсты ученых в каждой нише, классические часовые на крыше, позолоченные скрижали: анатомы, поэты, философы.

Я прохожу мимо псевдоготического здания Ратуши, приближаясь к громаде Оперы, иду мимо музеев и здания Рейхсрата, парламента, построенного модным архитектором Хансеном. Датчанин Теофил Эдвард Хансен изучал археологию в Афинах и построил Афинскую академию наук. Здесь, на Ринге, он построил на Рингштрассе дворец для эрцгерцога Вильгельма, затем — Мюзикферейн (Филармонию), Академию художеств, а затем — здание Венской биржи. И дворец Эфрусси. К 80-м годам на него посыпалось столько заказов, что другие архитекторы заподозрили заговор между Хансеном и «его вассалами… евреями».

Никакого заговора не существовало. Просто Хансен умел выполнять пожелания заказчиков. Его Рейхсрат — это множество греческих деталей. «Рождение демократии», — говорит портик. «Защитница города», — говорит статуя Афины. Повсюду, на чем ни остановишь взгляд, найдется нечто такое, что льстило венцам. Я вдруг замечаю колесницы на крыше.

И не только: подняв голову, я вижу повсюду фигуры, выделяющиеся на фоне неба.

Дальше, дальше. Я вижу музыкальный ряд зданий, разреженных парками, перемежающихся статуями. Здесь улавливается ритм, который служит определенной цели. С 1 мая 1865 года, даты официального открытия, сопровождавшегося торжественным выездом императора и императрицы, Ринг служил местом для шествий и всякого рода публичных событий. Жизнь Габсбургов подчинялась строгому церемониалу испанского двора, и находилось бесчисленное множество поводов для процессий. По Рингу ежедневно маршировала городская стража, по большим праздникам — венгерская гвардия. Парадами отмечались дни рождения императора, юбилеи его царствования, прибытие кронпринца, похороны. Полки носили различную униформу: целый ворох перевязей, лент, меха, плюмажей и эполет. Находиться на венской Рингштрассе значило находиться в пределах слышимости военных оркестров и множества ног, чеканивших шаг. Габсбурги располагали «армией с лучшим в мире обмундированием», и сцена для выступлений у нее имелась соответствующая.

Я замечаю, что иду слишком быстро, как будто у меня есть не столько отправная точка, сколько пункт назначения. Я вспоминаю, что эта улица была создана для почти ритуальной прогулки светских людей по Кертнеррингу, во время которой принято было встречаться, флиртовать, сплетничать и просто показывать себя. В иллюстрированных скандальных газетках, которыми изобиловала Вена в ту пору, когда поженились Виктор и Эмми, появлялись зарисовки, изображавшие усачей с тросточками или «дам полусвета». Там был «постоянный затор, — писал Феликс Зальтен, — создаваемый рыцарями моды, аристократами с моноклями, бойцами полка выглаженных брюк».

Это было место, куда наряжались. Более того — именно там можно было увидеть лучшие, самые модные наряды в Вене. В 1879 году, за двадцать лет до женитьбы Виктора на Эмми и до прибытия в Вену Шарлевых нэцке, Ханс Макарт (очень популярный тогда художник, писавший огромные исторически-фантастические полотна) организовал «Фестцуг» — шествие ремесленников в честь двадцатипятилетия императорской свадьбы. Венские ремесленники разделились на сорок три гильдии, и у каждой имелась собственная карнавальная платформа, украшенная на аллегорический манер. Вокруг платформ толпились музыканты, герольды, пикинеры и знаменосцы. Все были выряжены в костюмы эпохи Возрождения, а возглавлял торжественное шествие сам Макарт на белом скакуне, в широкополой шляпе. И мне кажется, что вот такая мешанина — немножко Ренессанса, немножко Рубенса, чуть-чуть фальшивого классицизма, — идеально подходит для Рингштрассе.