Проходные дворы биографии

А.Ш.: Я горд, что смог озеленить предместье Лас-Вегаса, мне не жалко. Но были времена, когда таких финансовых возможностей не имелось.

Жене – Таточке! До востребования подарка

Hotel Slavija

По поводу моего крайнего, но временного!!! безденежья символически поздравляю тебя с днем и обязуюсь в течение 2х (двух) недель в виде подарка дать тебе денег на жизнь и к празднику Великого Октября подарить сапоги, другие, черные, длинные, модные – к пальту.

С поздравлениями и извинениями

нищий муж Шура!

Лично я к вещам отношусь абсолютно умозрительно. Я имею в виду моду и их количество на теле и в доме.

У меня нет своего стиля. Я всю жизнь ношу обноски. В театре, когда оформляется новый спектакль, есть такое определение – «костюмы из подбора». Значит, гардероб для исполнителей составляется из тех костюмов, что были сшиты для других спектаклей. Моя одежда состоит «из подбора».

Меня одевал в основном Андрюша Миронов, отдавая вещи с себя, вышедшие из моды. Он следил за модой тщательно. Когда театр выезжал на гастроли в Прибалтику, Андрюша таскал меня там к своему портному, который шил нам брюки.

Когда в Москву приехал Роберт Де Ниро, Андрюша захотел познакомиться с ним. Тогда Де Ниро возила от «Интуриста» и переводила ему Регина, бывшая жена Михаила Михайловича Козакова, и мы на нее насели, чтобы она вытащила этого Де Ниро на вечер к Андрюше. И вот свечки зажгли, все прифондюренные, в галстуках, напитки, орешки откуда-то достали. Помню, были Кваша, Козаков, я. И пришел Де Ниро. В страшных джинсах, в однодолларовой майке, в шлепках через палец, а мы, значит, стоим в кисках. Мы ему говорим, мол, ты же жутко знаменитый, а вон в чем. Он сказал: «Ребята, нужно достичь такого уровня. Когда я выхожу так в Нью-Йорке, меня видят и думают, что это последний крик моды, потому что так одевается Де Ниро».

Денег на шмотки не хватало всегда. Как-то случайно встретил я в Канаде Табакова. Взглянув на меня, он дал мне визитку, на которой было написано: «Олег Табаков. Актер». И приписал, обращаясь к своему канадскому приятелю: «Майкл, пожалуйста, своди Шуру Ширвиндта в универмаг для нищих и подкорми его. Он хороший! Крепко целую. Олег Табаков». Что и было сделано.

Когда театр выезжал на гастроли за границу, моя жена-архитектор бросала строить театры, дворцы и стадионы и делала картонки-транспаранты на каждого члена семьи: объемы груди, бедер, плеч и всех других частей тела, на которые можно было что-нибудь купить. Проблема возникала с обувью, потому что размеры во всех странах имеют разные цифры. Первое время мне давали стельки на все родственные ноги. Но стельки загибались внутри ботинка. Тогда стали давать палки, которые вставлялись в распор, и размер угадывался. Палок обычно было полчемодана.

Сейчас, когда, не дай бог, что-нибудь привезешь, внуки говорят: «Шура, – они меня дедом не называют, – мы тебя умоляем, больше ничего не покупай. Ты ни черта не соображаешь». И это гора с плеч.

У нас дома не выкидывается ничего (с годами возникает физиологическая невозможность выбросить даже целлофановый пакет – пакеты складируются). Все отправляется на антресоли со словами: «Пригодится». Лет пять назад я полез куда-то наверх, поскольку мне померещилось, что там есть что-то нужное. Оттуда упал чемодан, раскрылся, и из него выкатились клубки мохера (мохер – это такая шерсть). В дефицитные 70-е годы мохер, как и болонью, резиновые сапоги, привозили из-за границы моряки. Прошло 40 лет, и это все сверху упало. Я говорю: «Это зачем?» Жена говорит: «А вдруг внуки?» Я позвал внуков, достал одну полуистлевшую пушистую блямбу. «Что это?» – спросили они. Я сказал: «Это бабушка бережет для вас, вы будете в старости вязать». «Что?!» – переспросили они в ужасе.

Н.Б.: Это сейчас они в ужасе, а когда доживут до нашего возраста, начнут вязать из этого мохера.

У меня – мохер, а у Александра Анатольевича – везде рассованы рулоны скотча. Он приклеивает им отваливающиеся дверцы шкафов, ножки стульев, розетки. При этом честно признает, что это «времянка». И он прав: его «времянка» очень быстро ломается. В принципе он любит порядок и уют в доме, но не терпит шума пылесоса, стиральной машины, стука молотка (стучу им, понятно, я). И, если за полночь от нас разъезжаются друзья и я начинаю мыть посуду, Шура мне говорит: «Оставь, пойдем спать. Потом вымоется». Это «-ся» означает – мой, но не при мне.

А.Ш.: Я жене однажды написал стишок:

Н.Б.: Для того чтобы постоянно достирывать, нужно время. Когда началась перестройка, я поняла, что мне не перестроиться, и решила уйти с работы.

Одним из последних моих проектов был гостиничный комплекс в Москве в конце Ленинского проспекта. Секретный объект, который строился по заказу КГБ. Денег на него выделили много, и мою фантазию ничто не сдерживало. На трех гектарах земли я сделала парк с фонтанами, беседками и теннисными кортами. Гостиничные номера – по 120 квадратных метров. Всю сантехнику, мебель, люстры, шторы, посуду заказывала по западным каталогам. Должно было получиться роскошно, но окончательный результат мне увидеть не удалось: объект сдали и установили там охранное оборудование. Нас, проектировщиков, велено было не пускать. Когда в августе 1991 года по телевизору показывали членов ГКЧП, я вдруг с ужасом обнаружила, что они выходят из моего здания.

Как только я собралась уходить с работы, муж испугался, что буду мелькать перед ним круглые сутки. И поставил условие: если научусь делать его любимое блюдо – фаршированную рыбу, он возьмет меня на содержание (до пенсии оставался год). Мне казалось, это все равно что создать атомный реактор. Но в тот же день я встретила на рынке свою школьную подругу, поплакалась ей, и она выдала мне рецепт. Я попробовала сделать – и у меня получилось с первого раза. Даже Зиновий Ефимович Гердт, понимавший толк в фаршированной рыбе, как-то на мой вопрос, что ему подарить на день рождения, скромно сказал: «Фаршированную рыбу».

А.Ш.: Вкусно поесть для меня – это пюре, шпроты, гречневая каша со сметаной (с молоком едят холодную гречневую кашу, а горячую – со сметаной). Я обожаю сыр. Каменный, крепкий-крепкий, «Советский», похожий на «Пармезан». Еще люблю плавленые сырки «Дружба». Главное, чтобы они не были зеленые от старости.

Я воспитан в спартанских условиях выпивки и посиделок на кухнях. В гараже, на капоте машины, раскладывалась газета, быстро нарезались ливерная колбаса, батон, огурец. Хрясь! И уже сразу хорошо. Когда сегодня я попадаю в фешенебельные рестораны, милые мальчики и девочки, обучавшиеся на элитных официантов, приносят «полное собрание сочинений в одном томе» – толстые, в переплете из тисненой кожи меню, от которых у меня сразу начинается изжога.

Раньше и в ресторанах было проще: быстро мажешь хлеб горчицей, сверху – сальцо, солью посыпанное, махнешь под стакан – и уже «загрунтовался». Ну а потом заказываешь, что они могут добыть у себя в закромах.

В сгоревшем ресторане ВТО были «стололазы». Прибегал ктонибудь из артистической среды не очень состоятельный, сразу – водочка, капусточка. А дальше начиналось «стололазание». Причем это не грубо и примитивно: плюх к столу и «Дай выпить!». Это была игра. Классная актерская саморежиссура. Сюжет, каждый раз сочиняемый заново. «Боже мой! Кто это?! Это ты! Сколько лет, сколько зим! Я присяду? Буквально на секундочку. Как дела? Как, что? А что ты ешь? Ну-ка, дай отведать кусочек… А что пьешь? Вот это?!» – «Хочешь выпить?» – «Да нет… Разве что символически. (Пригубливает.) А знаешь, вообще-то вполне…» И когда за этим столом резерв терпения исчерпан, выискивается другой столик – и снова: «Боже, это ты?! Как я рад!»