Екатерина Ивановна Нелидова. Очерк из истории императора Павла

Под влиянием этих лиц отношения императора к его супруге начали ухудшаться еще в конце 1797 года, когда Мария Феодоровна ожидала скорого разрешения своего от бремени. «Дорогой государь, — писала в это время Павлу Нелидова, — подумайте, что страдания, которые императрица испытывает уже четыре недели, истощают ее силы. Ее нездоровье приближается к концу. Вы ее любите: подумайте, чем можно ее поддержать; она же сделает все, что может. Она, быть может, не желала бы, чтобы я беспокоила вас, но разве я не могу рассчитывать на вашу человечность? Я не прошу у вас ответа — «Я вспоминаю, — писала она вслед затем, — что когда вы вчера вечером оставили меня, у меня сердце сжалось, что вы холодно относились к императрице, тогда как причиной вашего гнева была одна лишь я, а на ней вы только сорвали свое раздражение. Уведомьте меня одним только словом, что вы от всего сердца поцеловали свою добрую жену, и тогда я успокоюсь и скажу вам сегодня же после обеда, что вы достойны чувств, которые она питает к вам».

Записка императора Павла к императрице Марии Феодоровне (1798 г.)

Между тем внимание императрицы Марии в начале 1798 года поглощено было семейными горестями и заботами. В конце 1798 года, скончался ее отец, владетельный герцог виртембергский; едва оправившись от этого удара, императрица 28-го января разрешилась от бремени сыном, великим князем Михаилом Павловичем.

Роды императрицы, по словам современников, были очень трудные, хотя нарочно для этого случая приглашен был заранее берлинский профессор-акушер Мекель [189]; вслед затем медики объявили, что императрица едва-ли может перенести другие. В истории большинства придворных интриг XVIII века медики играли одну из главных ролей, всегда однако оставаясь в тени со своими диагнозами и медикаментами. Король прусский Фридрих II, этот Маккиавели XVIII века, в своих записках прямо и философски-спокойно рекомендовал обращаться к содействию докторов для достижения политических целей. В данном случае мнения врачей, окружавших Марию Феодоровну, могли быть внушены лицами, интриговавшими против нее, что тем вероятнее, что еще во время коронации главный медик Марии Феодоровны прямо выражал свое неудовольствие на нее, получив меньше наград, чем он ожидал [190]. Если верить современникам, то и берлинский эскулап также участвовал в интриге. «Роды императрицы, — рассказывает графиня Головина, — были трудны, но не опасны. Так как она в то время лишилась своего постоянного акушера, то пригласила акушера из Берлина. Этот господин, подкупленный вероятно теми, кто желал подорвать кредит императрицы и Нелидовой, — именно Кутайсовым, объявил государю, что он не отвечает за жизнь императрицы в случае вторичных родов. Это послужило источником всевозможных интриг, происходивших в течение года». Трудно сказать положительно на сколько знали об этой интриге сама императрица вместе с своею подругою, но уже 4-го марта генерал-адъютант Растопчин по прошению был уволен от службы [191].

По словам Чарторыжского, Растопчина считали при дворе душою партии, враждебной Марии Феодоровне [192], так как он был болтлив и выделялся своими резкими и несдержанными отзывами, а Кутайсова, «Ивана», очевидно, слишком уже презирали. «Я был прям и честен, — писал потом Растопчин, — за это я подвергся преследованиям; думал вслух — за это меня прогнали» [193].

Павел Петрович, обрадованный рождением четвертого сына, продолжал в это время относиться к своей супруге внимательно, окружая ее своими заботами и попечениями. В марте месяце Мария Феодоровна со дня на день ожидала приезда в Петербург горячо любимой ею матери своей, вдовствующей герцогини Виртембергской, Софии-Доротеи; для постоянного жительства герцогини в Павловске спешно строился деревянный дворец, ныне Константиновский, а в то время именовавшийся «дворцом вдовствующей герцогини Виртемберг-Штутгартской» [194]. Но в самом разгаре приготовлений к приему матери, Мария Феодоровна полупила внезапную весть о ее смерти, последовавшей 9-го марта 1798 года. Императрица была в отчаянии, и Павел Петрович снова оказывал ей самое нежное внимание и заботливость. Но, по горькой иронии судьбы, этот удар, постигший Марию Феодоровну, оказался роковым для нее: те ate медики объявили, что состояние здоровья императрицы не позволяет ей участвовать в предположенной еще зимою поездке императорской семьи по восточной России, и предписали ей тихий и спокойный образ жизни в любимом ею Павловске [195]. 5-го мая 1798 года, Павел Петрович, с великими князьями: Александром и Константином Павловичами, выехал в Москву и Казань, сопровождаемый военной и придворной свитой своей и злым своим гением… Кутайсовым; еще накануне выехал в Москву Безбородко. Таким образом, впечатлительный, увлекающийся государь оказался совершенно и надолго под влиянием людей, стремившихся уже давно, исподволь, к унижению Марии Феодоровны и Нелидовой и собственному возвышению. Следует еще заметить, что Растопчин, уволенный от службы 4-го марта, оставался еще в Петербурге довольно долго под разными предлогами и, разумеется, не потерял даром времени [196]. «Растопчин, — говорит Чарторыжский, — не был способен прощать обиды; он хотел отомстить тем, кто был причиной его падения, и сблизился с Кутайсовым: нужно было отвлечь Павла от Нелидовой и поссорить его с его женой» [197]. План действий был составлен искусно: Кутайсов, вместе с Безбородко, уехал исполнять его в Москву, а Растопчин остался выжидать результатов по-прежнему в Петербурге.

XI

Прибытие Павла Петровича в Москву. — Интриги Кутайсова. — Анна Петровна Лопухина. — Рассказ Гейкинга и Тургенева. — Возвращение Павла в Петербург. — Отношение его к императрице и Нелидовой. — Усиление подозрительности в императоре. — Тяжелое положение императрицы и невнимание к ней Павла Петровича.

Павла Петровича встретили в Москве тепло, даже с любовью. Чарторыжский вообще неблагосклонно отзывавшийся о Павле, пишет в своих мемуарах, что общественное настроение было в это время спокойное. «Порядок вещей, — говорит он, — казался установленным на долгое время. Причуды императора уменьшились, благодаря соединенному влиянию императрицы и ее подруги. Общество мало-помалу привыкало к странностям и неровностям поведения Павла» [198]. Притом в Москве и в провинции все мелочные и строгие до жестокости распоряжения государя, касавшиеся быта жителей, далеко не были так чувствительны, как в Петербурге; напротив, простой народ, крестьяне и раскольники, преимущественно Павлу обязаны были облегчением своей участи, и все сословия испытывали ослабление злоупотреблений администрации, достигших своего апогея в конце царствования Екатерины; от Павловского времени, например, до сих пор сохранилась поговорка: «положение хуже губернаторского», так как губернатор фактически являлся ответственным за благосостояние губернии, ему вверенной, и за ущербы, наносимые чиновниками казне или частным лицам, должен был часто платиться даже собственным карманом. «С начала вступления Павла Петровича на трон, — говорит А. М. Тургенев, ярый его порицатель, — в кабаках не подталкивали, в лавках не обвешивали, а в судах не брали взяток. Все боялись кнута: школы правоведения тогда не существовало». [199] Неудивительно, поэтому, что сам Павел в течение шести дней, проведенных им в Москве, присутствуя на балах, смотрах, посещая различные учреждения, был очень весел и убедился в народной к нему любви; раскольники под Москвой, при одной вести о случайной прогулке Павла, выбежали ему на встречу двадцатитысячной толпой, окружив его в открытом поле и выражая ему преданность. Заметили, что именно во время пребывания своего в Москве, Павел всего более обнаружил природную свою любезность и склонность к великодушным порывам… Кто мог думать тогда, что в эти минуты совершается пагубный перелом в истории его царствования?