Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

Над этой же правдой бытия работает Митурич, продолжая в другом искусстве — в зрительном, дело Хлебникова. В порывистом потоке живописи к „новому“, в искании „современного и нужного“ в искусстве, в попытках и достижениях искусства, он занимает особое место. Митурич идет своим, особым путем, несоблазненный ни успехами французского кубизма, ни „раскатами“ итальянского футуризма, ни вообще интересным и новым; — все эти течения не прошли для него мимо, но основная, внутренняя его необходимость поглотила все эти „откровения“.

Его рисунки и живопись полны проникновения в природу, в бытие; здесь, даже по внешности, нет обычных обобщений по форме, нет схематизации и очень обычной для „городского“ искусства — геометризации. Все сделано очень просто, но в каждом штрихе чувствуется пережитое ощущение природной формы, ее ритма. Несмотря на кажущуюся импрессионистичность, его рисунки таят в себе результат глубокого созерцания природы, ее элементов и их взаимоотношений, не как технических конструкций, а как развитие организма, его рост и формообразование. Прозревая природу, он ищет ее начала, элементы форм пространственных — ее „семена“, из которых все произрастает — человек и его творчество. В этом он сходится совершенно с Хлебниковым, так же напряженно, как Хлебников, ощущая время и работая над его „устроением“, — Митурич работает над пространством. <…> Он выводит плоскостной рисунок из его плоского состояния и „взвешивает“ его в пространстве. <…>

Выставка работ Митурича, бывшая в Московском Музее Художественной Культуры, сейчас открылась, в день годовщины смерти Хлебникова, в Музее Художественной Культуры в Петрограде (пл. Воровского, 9. Б. Исакиевская), где она явилась ядром выставки памяти Хлебникова, вокруг которого предположено собрать все, что относится к творчеству и жизни Велимира Хлебникова, как недавняя постановка его поэмы „Зангези“, исполненная в Музее Х<удожественной> К<ультуры> — художником-конструктором В. Татлиным, эскиз худ<ожника> Л. Бруни к постановке „Ошибка Смерти“ и по возможности все его напечатанные вещи. На выставке предполагается целый ряд выступлений, посвященных воспоминаниям о нем, докладам о его деятельности и творчестве и чтение его произведений» ^[165].

Прикасаясь к творчеству Петра Васильевича Митурича, неизбежно сталкиваешься с неразрешимым, на первый взгляд, противоречием.

С одной стороны, его Бог — Хлебников — творец новых форм, не имеющих аналогий в реальном мире, ломающий все земные измерения, создающий свою пространственную гармонию.

С другой стороны, его Бог — натура; его художественная «установка» — непрестанное, ни на минуту не прекращающееся постижение реальных форм природы. Беспощадно требовательное к себе изучение натуры, не допускающее не только фальши, но и малейших компромиссов.

Было ли противоречие между «хлебниковскими» вещами Петра Митурича и его рисованием с натуры? Не сомневаюсь, он сам был бы глубоко оскорблен и возмущен, если бы кто-нибудь вздумал противопоставлять их друг другу.

Хлебников не отторгал его от реальности — Хлебников приобщал его к реальности — художественной реальности; проникновению в тайны природы, в «гармонию сфер». Подобно Хлебникову, Митурич в каждом своем штрихе, каждом мазке стремился передать «звуки бытия», достигнуть того высшего реализма и непосредственности, рядом с которыми даже талантливые художественные выдумки и эксперименты оказываются схематичными и нереальными.

Петр Васильевич сам признавался, что с трудом разбирается в цифрах и формулах «Досок судьбы» — этого научно-философского открытия ^[166] Хлебникова; что «взялся не за свое дело». Он не мог стать научным исследователем законов времени, открытых Хлебниковым, истолкователем его философских взглядов. Он был и оставался художником — «верующим», принимающим и ощущающим мировосприятие Хлебникова интуитивно, как своего рода «религию» — «откровение», возвестившее мировой порядок, высшие закономерности, пронизывающие все сущее на Земле.

Отзвуки «Единой книги» запечатлелись в эпизоде из воспоминаний Митурича: «Настало пасхальное время. У Исаковых оживление. Достали творог и сооружается творожная пасха. Я сделал для нее форму четырехгранной пирамиды, на каждой стороне которой вытеснены эмблемы вер: христианский крест, буддийский — след Будды, магометанский — серп месяца и будетлянский — ветви двоек и троек. Было вино — всем по маленькой рюмочке — и пирог. Стараниями Анны Осиповны [Исаковой] Велимир сидит в чистом белье по обыкновению с поднятым воротником пиджака, <…> идет мирная праздничная при солнечном дне за большим столом со скатертью еда. <…> Хороший был день в это ненастное время. Ах, если бы побольше таких деньков было в то время и все было бы иначе.

Я принес Велимиру ветку вербы, которая появилась на улицах города. Он же привязал перо к ветке вербы и написал статью „Перо на ветке вербы“, черновик которой напечатан в собрании сочинений. Беловик тоже имеется, но я пока воздержался его показывать, так как надо еще заслужить, чтобы получить ту награду, к которой я был представлен Велимиром» ^[168]. Статья Хлебникова «Ветка вербы» — один из последних его текстов, датированная 3 апреля 1922 года, заканчивалась словами: «Но самое крупное светило на небе событий, взошедшее за это время, это „вера 4-ех измерений“, изваяние из сыра работы Митурича» ^[169].

Митурич воспринимал «будетлянство» как религию или, скорее, как замену всех бывших религий, их слияние, «читал» «единую книгу мироздания» и верил, как и Хлебников, что все ее страницы доступны для прочтения и нужно только всмотреться, вдуматься в «текст», понять его сокровенный смысл и порядок.

Для него, для его «философии искусства» важнейшим было рассуждение Хлебникова (применительно к Митуричу его следовало бы назвать «откровением») — о пяти чувствах:

«(О пяти и более чувствах). Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно оно, но велико?

Узор точек, когда ты заполнишь белеющие пространства, когда населишь пустующие пустыри? Есть некоторое много, неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, кругу, разрезу яйца, прямоугольнику.

То есть как треугольник, круг, восьмиугольник суть части плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки этого одного великого, протяженного многообразия.

Оно подняло львиную голову и смотрит на нас, но уста его сомкнуты.