А внизу была земля

Надежды огню не поддаются, но им нужна защита, за них нужна борьба.

В тот же горький час, в ту же тревожную ночь генерал Хрюкин был срочно вызван к члену Военного совета. Разговор начался без околичностей: «Почему саботируешь мое указание?» — бросил ему с порога член Военного совета. Ничего не объясняя, протянул Хрюкину машинописный текст, адресованный: «Москва, Наркомвнудел, начальнику Управления Особых отделов…» — «Читай, читай!» — «…генерал-майор авиации Хрюкин, потеряв управление вверенной ему воздушной армией, — читал Хрюкин, — грубо нарушает приказ Наркома обороны, коим запрещено разбазаривание отходящих на формирование авиационных частей. Не видя дальше собственного носа, Хрюкин строит кадровую политику с расчетом на выдергивание из состава отбывающих на пополнение авиационных частей наиболее ценных в боевом отношении кадров, что идет вразрез с приказом Наркома обороны». — «Копия, — сказал член Военного совета, забирая телеграмму… — Сю цидулю я мог и не знать, ушла по принадлежности… Этот, — он ногтем указал на подпись, — работал у меня в аппарате. Вел транспортный отдел… Он мне ее показал».

«Все искажено, все ложь и неправда!» — хотел сказать Хрюкин, вспомнив свое объяснение с полковником, командиром особой группы, и то, как предусмотрительно и ловко пытался присутствовавший при этом автор телеграммы смазать вопрос, прикрыть, оправдать поверхностное отношение полковника, которому от роду двадцать три годочка, к связи. Старался, да не смог, и вот, в прямое продолжение разговора, с единственной целью — дискредитировать командующего Хрюкина, обезопасить полковника от возможной критики, состряпана шифровка…

Хрюкин и рта не успел открыть, чтобы сказать об этом, как последовал второй удар. «Почему саботируешь указание о поддержке пехоты? — спросил член Военного совета. Он не кричал, это действовало угнетающе. — Всеми наличными силами, без ссылки на объективщину?..» — «Всеми, товарищ член Военного совета! — заверил Хрюкин, чуя, как уходит почва из-под ног. — Ни на что невзирая!» — «Читай! — Коротким движением член Военного совета двинул по столу листок служебного бланка. — Читай подчеркнутое!..» Жирным красным карандашом были выделены строки: «Командир полка майор Крупенин: „Посылка экипажей ПЕ-2 в пекло без прикрытия — безрассудство… обрекает летчиков… не дает боевого результата…“ — Командир полка — твой?» — «Мой». «Разберись немедленно, лично, утром доложи… К этому, — он показал московскую шифровку, — вернемся…»

…Рассвет был уже близок, но тьма над страдавшей степью не редела, словно бы продлевая бойцам передышку, когда, спеша воспользоваться этим коротким часом, с грейдера, урчащего техникой, сошел и быстро направился к аэродромной стоянке бомбардировочного полка генерал Хрюкин. За ним, припадая на раненую ногу, ковылял майор Крупенин.

— Твой? — громко, отрывисто спрашивал Хрюкин, различая во тьме силуэт самолета и останавливаясь.

— Ремонту не подлежит, — отвечал ему майор, по инерции прошагивая вперед. — Не подлежит… Заменяют мотор… Эта — в строю…

— «Кадр, ценный в боевом отношении!..» — презрительно и непонятно выговаривал ему Хрюкин. Командир бомбардировочного полка, с трудом за ним поспешая, не понимал причин нараставшего гнева.

— Нет заместителя?.. Погиб?.. — гремел Хрюкин, быстро двигаясь, держа Крупенина на удалении, сбоку от себя. — И ты погибнешь!.. Не грози!.. Как собака погибнешь!..

При этих словах Крупенин остановился, оторопело и почтительно, и уже Хрюкин, пройдя вперед, возвратился, всматриваясь в лицо майора.

— Почему саботируешь мое указание? Ждешь подношения на блюдечке? Нет у меня истребителей прикрытия, прямо тебе говорю. Для «пешек» у меня истребителей: сегодня нет. И нечего язык распускать, зарабатывать дешевую популярность.

— Не было этого, товарищ генерал!

— Было!.. Было!.. Поворачиваться надо, соображать, господи, что за темень на мою голову, что за бестолочь! Ожегся на молоке, дует на воду. Нет условий нанести бомбоудар группой, не дают подняться, жгут на взлете — так действуй одиночками. Фронт двести верст, работа одна, на пехоту, другой задачи нет. Наносить удар, не считаясь ни с чем, днем и ночью…

— Пикировщики ПЕ-2 ночью не воюют, смею сказать…

— Не смеешь!.. Воюют же!.. Воюют!.. При этом командиры шевелят мозгами, ищут, выклеивают кабину изнутри черной фотобумагой, чтобы летчика не слепило, и бомбят с горизонта… За Россию биться надо, биться!.. Я с вашей мерехлюндией покончу, дух ее вышибу!.. Сдать дела начальнику штаба! Начальника штаба — ко мне!..

— Если заслужил… считаю долгом предупредить… через день полка не…

— Не будет!.. Костьми ляжет, а приказ выполнит!.. Они двигались в потемках к тому месту, где собирались к отъезду люди полка.

— Что за народ? Построить!

Человек пятнадцать образовали нестройную шеренгу.

— Товарищи пикировщики, прикрытия у меня нет, — обратился к строю Хрюкин. — У меня сегодня нет прикрытия для вас, прикрытия для переднего края. В результате мы теряем экипажи, дорогостоящую технику ПЕ-2. Два экипажа за вылет, четыре, как вчера у вас, а то и семь… Тяжело. Всем тяжело. Но если мы сейчас не поддержим с воздуха пехоту, враг ворвется на улицы города, ничего не щадя. Ваш командир — трава, гнется, он снят, пойдет под суд, ибо поймите: пехота изнурена. Ее необходимо поддержать всем возможным и невозможным… Чьи самолеты? — перебил себя Хрюкин, высмотрев на одной линейке с поджарыми «пешками» троицу «горбатых» ИЛ-2.

— Залетные, — выдавил из себя Крупенин, Начальник штаба, за которым было послано, не появлялся.

— Залетный — гость на свадьбе, или у вас уже отсутствует элементарный порядок?

— Самолеты штурмового авиаполка, отбывшего в тыл… не могу знать…

— Стоянка ваша? Командир обязан знать, если он командир!..

— Товарищ генерал, прикрыть пехоту, понятно, а на чем? — спросил Комлев.

Обращение летчика было неуставным — из строя, но с такой трезвостью и болью прозвучало в нем главное, нерешенное, что генерал на эту частность не отвлекся.

— На этих «горбатых», больше не на чем, — закончил Комлев неожиданное для него самого вмешательство в объяснение двух старших командиров.

— То есть? Прикрыть передний край ИЛами? — на лету сформулировал идею Хрюкин. — Летчики, шаг вперед… Из шеренги выступило четверо.

— На три самолета четыре кандидата. Сразу получается переизбыток… Что же, отдельные штурмовики бросаются за «юнкерсами», преследуют, не дают им спуску, — рассуждал Хрюкин вслух. — Такие факты на нашем участке отмечены. Одноместный ИЛ1 в роли истребителя…

— В тяжелой роли истребителя, — поддакнул Крупенин.

— Но ведь нет «спарки»! — сказал Хрюкин, оставляя без внимания реплику майора. — Чтобы сесть на боевой ИЛ, освоить его, нужна «спарка»…

Война ставила Комлева в такое положение; нечто подобное в его жизни уже происходило…

— Нужен летчик-инструктор, — сказал Комлев.

— И «спарка»! — зыркнул в его сторону, в дальний конец шеренги генерал.

— «Спарка» не обязательна. Можно без нее, без «спарки». Летчик жить захочет — сядет.

Повторялась прошлогодняя история с «девяткой» в Крыму — с той разницей, однако, что штурмовик ИЛ-2, на который он сам напросился, вызвался, одноместный самолет, нет на нем подсобного штурманского креслица, чтобы присесть да перенять, как пилотировать незнакомую машину; но вместе с ожесточением, достигшим предела, когда человек идет на все, только бы поступить в согласии с совестью, за год войны развилось в Комлеве умение прибегнуть к чужому опыту, нигде не описанному, печатно не закрепленному, но как бы разлитому в дымном воздухе фронтовых дорог, уводящих армию в глубь России, что и позволяло выходить, выворачиваться из любого положения. Так, в сердцах произнесенная и занозой в нем сидевшая несправедливая тирада Урпалова, будто на штурмовиках ИЛ-2 в случае нужды обходятся без «спарки», что истине не отвечало, — этот злой упрек, уточнившись со временем слухами и боевой практикой (поступком того же Миши Клюева, вывезшего к Пологам двух своих последних пассажиров), подсказал теперь Комлеву выход: усадить инструктора в грузовой отсек ИЛ-2. Инструктор устроится там, позади летчика, за его кабиной, сквозь щелочку все увидит и подскажет, что надо…