Сталин и литература (СИ)

"Корнейчук. У меня вопрос к Солженицыну. Как он относится к той разнузданной буржуазной пропаганде, которая была поднята вокруг его письма? Почему он от нее не отмежуется? Почему спокойно терпит? Почему его письмо западное радио начало передавать еще до съезда?".

А потом снова брал слово: "Мы позвали вас, чтобы помочь вам... Вам задавали вопросы, но вы ушли от ответа... Идите в бой против врагов нашей страны!"

Что с того, что Сталина нет в живых? Что сброшен со своих постов Никита Хрущев? Но жив и вечен Корнейчук — в этом страшный для нас итог. Весь его безнравственный образ, вся система обвинений и наступления выплыли из сталинского рукава — в буквальном смысле этого слова. И как сильно в нем чувство превосходства над Солженицыным. Так против Солженицына.

9

Прочертить ясную линию в сталинском руководстве литературой было не так просто, как это кажется всем сейчас. Он нарочно путал карты в крапленой своей колоде, бросал слова — словно наперекор себе, для обмана, для цитат, для стихов. Для литературы и искусства — хочу подчеркнуть я.

Еще один пример. Я стараюсь сосредоточиться на подлинном факте, тогда, когда он был сам собой. Знаменитая и всем известная кампания борьбы с критиками-космополитами, антипатриотами, которые, как все узнали тогда, хотят растоптать все самое дорогое в русской культуре, от самого Сурова до самого Корнейчука. Именно в русской, а критики все были евреи. Так впервые прямо — громко и тяжко — вышел на поверхность жизни сталинский антисемитизм, вышел наружу в живую жизнь, в печать, в литературу. И остался навсегда. И напрасно нынешние нацисты думают, что ведут свой путь от Христа, от Минина и Пожарского, от Ивана Сусанина и богатырей древней Руси. Они ведут свой путь от Сталина. Сталин вызвал их к жизни, породил и воспитал, опираясь на низменные стороны русской национальной истории и русского национального характера. Именно на этой богато унавоженной лично Сталиным почве они смогли все эти десятилетия так успешно расти и тянуться вверх.

Значит, все "безродные космополиты" призыва 1949 года, все "беспачпортные бродяги" были евреи. И нынешнее уродливое сочетание слова "русофобия", вероятно, очень пришлось бы по душе Сталину. Надругательство и насилие над русским языком. Таким было когда-то им сварганенное слово "наплевизм", пущенное против Зощенко. Оба словосочетания строятся по общему принципу несовместимости корневых основ соединенных в них слов, на филологической абракадабре, на глубинной малограмот­ности. Слово "наплевать" лихое, ясное, эмоционально прекрасное, наполненное и живое слово. Сталин соединил с частицей канцелярского "изм", взятой из канцеляр­ского ряда, из слов типа "социализм". И убил, умертвил и обидиотил это живое слово, сделал его частью сталинского мира в нашей жизни.

Сталин умер в Международный .женский день — почти буквально. В те мартовские дни и хоронили его. И он запланировал половину Москвы утащить с собой на тот свет. Не так-то просто было расстаться с ним.

Раньше, в детские годы, я не любила этот день, считала, что он унижает мою независимость и гордость. А с того года поняла, что это — праздник. Исполненный надежд день...

И, может быть, загадочно, непонятно и неслучайно, что Февральская революция произошла тоже в эти дни — Международный женский день 1917 года. Рухнули, значит, два трона.

Неужели, кроме меня, это не заметил никто? Что же еще свершилось в истории России в эти дни? Пугаюсь своего открытия, но то был Манифест об освобождении крестьян 19 (по старому стилю) февраля 1861 года. Пугаюсь своего открытия, но с детства притягивала меня магия цифр и чисел.

10

Листая письма Фадеева, я задержалась когда-то на одном его письме — 17 августа 1947 года, посланном из Переделкина Федину. Не знаю, где был Федин — вероятно, на соседней даче в том же Переделкино. Но письмо, как подчеркивает Фадеев, чрезвычайной важности.

Что написано в нем?

"Дорогой Костя!

Завтра, в понедельник, в 7 ч. вечера на Президиуме будет стоять очень большой вопрос — о реорганизации "Литературной газеты" в газету общественно-политиче­скую и литературную.

Очень нужны были бы твой совет и помощь и участие. Поэтому очень прошу приехать. Лично я поеду в город в 11 ч. утра.

Сердечный привет!

Ал. Фадеев".

Что случилось с "Литературной газетой"? Хочу ответить на этот вопрос как свидетель и работник тогдашней "Литературной газеты". Конечно, молодой в те годы свидетель, для которого еще были скрыты многие тайны и законы литературной и газетной жизни. Первые шаги в овладении профессией, особенно острые после военного сибирского голода и холода, лесозаготовок, непрописанности, огородов, тяжелых мешков...

Понимание жизни и русской литературы, нравственные семейные нормы, в кото­рых я росла, голос моей мамы — "не могу видеть его с ребенком на руках" (про Сталина), который сопровождал меня всю жизнь, не могли не прийти в столкновение с газетным миром.

Но пока я была от него в восторге... Я не могла слышать спокойно грохота печатных станков (и сейчас тоже не могу), я была потрясена чудом и тайной печатного слова, которыми пыталась овладеть, — видимо, успешно, потому что в те годы, когда я была моложе всех, меня хвалили многие из тех, кто был старше. И я благодарна им за это и не хочу заново переписывать свои чувства тех лет. Именно чувства.

Значит, в тот год, когда Фадеев звал Федина на чрезвычайно важное заседание Президиума, посвященное реорганизации "Литературной газеты", я работала в ре­дакции. И не только работала, но жила в тот месяц в том самом Переделкине, откуда Фадеев, выйдя из своей дачи, отправился на заседание Президиума.

Дело в том, что редакция в то лето сняла избу в деревне Переделкино — две пустые комнаты с матрасами. И мы по очереди проводили там отпуск. Была моя очередь, и я почему-то жила в эти дни одна, хотя все время мы были то вдвоем, то втроем. И вот примерно в тот же августовский день мне вручили срочную телеграмму из редакции, в которой было сказано, что по чрезвычайно важным обстоятельствам мой отпуск прерывается и я должна немедленно явиться в редакцию.

Я была огорчена, но вместе с тем, по молодости лет, что-то загадочное, приподнятое над жизнью обычных людей, приятно защекотало самолюбие. Никогда на всех этапах моей будущей жизни я не переживала такого неправедного чувства.

Я сразу же засунула свои вещи в самодельный рюкзак военных лет и отправилась в Москву.

Что же случилось с "Литературной газетой"? В редакции все были возбуждены, одни — встревожены, другие — горды.

Хочу еще раз сослаться на Фадеева, который 1 8-го августа 1947 года на заседании президиума сказал: "...назрело время, когда и нашу "Литературную газету" пора превратить в орган такого рода", — в орган общественно-политический, который занимается всеми "проблемами общей политики". "Общей политики...", — хочу подчеркнуть это."Назрело время!" — восклицает Фадеев. Он, как видно из приведенных выіпе документов, относится к этому событию даже с определенной долей торжественности. Почему же назрело это время именно к 17-му августа 1947 года? И никогда не назревало прежде? Может быть, именно в этот день стало не хватать в нашей стране общеполитических газет. А где же наша "Правда", "Известия", только что организо­ванная газета "Культура и жизнь", которую с момента появления мы все шепотом прозвали "Культура и смерть", а потом "Смерть культуре"? Где "Красная звезда" и "Пионерская правда"?

При всей моей профессиональной неопытности и невероятной увлеченности я прекрасно понимала, что работаю не в той "Литературной газете", которую создал Пушкин.