Четыре с лишним года. Военный дневник

Таська, здесь жизнь, смерть и любовь связаны, как нигде. Прошлой весной я писал, что запах ландышей и черемухи будят умершие было чувства, и тогда я старался не замечать цветов, а сейчас временами думаю – зря мы попали в эти деревни: когда придется отсюда уходить, вероятно, затоскуем.

20.05.44

Таська, молодец, наконец-то ты ожила!

Вместе с твоим письмом получил письмо с далекого Днестра от Вали Камаевой. Меня оно возмутило, ведь Валя в таком же положении, как все, а письмо пронизано страшной, безысходной тоской. Пишет, что едва ли увидимся, что шансов вернуться домой нет.

Жизнь моя идет все так же тихо и спокойно. Встаем по желанию, сбегаем на озеро умыться, не торопясь, позавтракаем за столиком под кудрявыми березками, покурим. Меня опять никто не беспокоит, работы немного, и она в удовольствие – точно так же, как охота и рыбная ловля. Рыбу ловим сетями, глушим гранатами – ее здесь исключительно много. Изредка с винтовкой хожу в лес пострелять или просто послушать тишину.

1.06.44

Вот и июнь! Скоро 4-й год войны. А помните, как недавно был 41-й год? Что изменилось? И многое, и можно сказать, что ничего – это лично у меня.

Сегодня был в деревне, в бане. На бревнышках жал стойку: получается, как и три года назад, а на турнике даже лучше. Что такое молодость? – это, если можно так сказать, динамика тела и души. А получая письма, я вижу, что второе у моих друзей умирает. Правда, последним Тасиным письмом я доволен.

Что делаю я? – увлекся чтением и на охоту перестал ходить. Прочел всего Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина и все, что попадается под руку. Сегодня все-таки собрался было на охоту, но передумал и решил поделиться с вами своими последними впечатлениями. У меня все повторилось: был в деревне – ни души, дома без окон, без дверей, все заросло травой, люди ходят туда только попариться в бане. Снаряды иногда залетают. Вся война сейчас в артиллерийской дуэли – пушки ведут методичный редкий огонь с раннего утра до позднего вечера и в дождь, и в хорошую погоду. Целый день можно слушать то шелест далеких, то свист близких летящих снарядов.

Тасенька, ты мне о Миколке напиши, он вроде стал привыкать к войне и уже не спрашивает, когда она кончится. А то все писал, что к весне ждет конца.

А как там мои сестренки живут? Скажи Азе с Галинкой: пусть, по примеру Наташи, по ребенку родят (читать это им не давай – обидятся). Да, Миколка пишет, что ты, Таська, возможно, скоро замуж выйдешь – дай Бог! Между прочим, получил месяца два назад письмо от одной девицы. Зачем? Не понимаю! И даже фотокарточку!!

18.06.44

Мы опять на реке. Как и в прошлогоднее лето. Теперь это – Сороть. Очередные пушкинские места. О ней он пишет:

«Вдали, один среди людей

Воображать я вечно буду

Вас, тени прибережных ив,

Вас, мир и сон Тригорских нив,

И берег Сороти отлогий,

И полосатые холмы,

И в роще скрытые дороги,

И дом, где пировали мы!»

В Михайловском – немцы, на его кладбище вырыты окопы. Сороть – она принадлежит и нам, и им. Большие зеленые луга окаймляют речку, иногда встречаются сосновые перелески, в которых размещаются наши части, а вдали виднеются огромные ржаные поля.

Воевали мы с ноября по март, потом стояли в обороне, а сейчас отдыхаем во втором эшелоне. Хотя по-настоящему мы отдыхали в обороне. Это было ступенью выше коммунизма: ели по потребности, спали по способности и работали по желанию.

У солдат вся работа – это наряд, а сейчас – учеба. Подъем в 7.00 (уже непривычно), затем общая зарядка и 10 часов учебы. Меня не учат – я сам провожу занятия, 4–5 часов ежедневно, а в остальное время занимаюсь изготовлением измерительной аппаратуры. Даже статью в технический журнал написал, в Москву.

Орлова сейчас в Тирасполе, большой вам привет от нее. Легочка тоже где-то там.

30.06.44

Снова цыганская жизнь. Ночь идем, с утра до полудня спим, а затем загораем под солнцем. Прошли 150 километров на юг, ржаные поля кончились, и мы находимся в царстве озер и холмов, покрытых лесами. Если Ниночка пишет, что на Украине плохо, то здесь замечательно. В 4 часа 10 минут всходит солнце, по лощинам клубится туман, дорога идет все время по холмам, и с них видны десятки озер, окаймленных лесами. Вечером, когда садится солнце, с озер доносится знакомый запах – запах родной далекой Волги. И вот только в эти единственные моменты в душу заползает смутное волнение; это не тоска, нет, просто нарушается душевное равновесие, полученное от дневных пейзажей.

Мы все черные от загара, как когда-то на Волге, в походах, на яхтах. Опять проходим по опустевшим селам, где когда-то бурлила жизнь. Как-то вечером на высоком холме, откуда горизонт виден, по крайней мере, на 30–40 километров, у одинокого домика на скамеечке сидела старушка и смотрела на заходящее солнце и на нас, всех в пыли, идущих по дороге. Я вспомнил «Мой Париж» Эренбурга – «О чем она думает, что она вспоминает?» Подошел, попросил попить и сказал: «Как у вас хорошо здесь». Старушка заплакала: «А каково вам, сыночек?»

В другой раз, въезжая в село, мы увидели удивительную картину: большая площадка, и на ней под гармошку танцуют девушки, человек пятьдесят, все в разных пестрых платьях. Среди пустых разрушенных сел, среди пыльных, серых гимнастерок, окружающих ежедневно нас, это было просто восхитительно. Сделали привал, посмотрели на девушек, послушали гармошку, успели познакомиться, потанцевать, и через 30 минут снова тронулись в путь.

А где-то идет война, и мы тоже, конечно, идем на войну.

Когда вы будете читать это письмо, то мы уже будем участниками начавшейся большой битвы. Мы первыми войдем в Германию. До Балтийского моря 320 километров, до Германии – 400.

8.07.44

Тася жалуется, что редко пишу. Приведу статистику за год: написал 116 писем, получил – 114, домой написал 31, получил от Таси 4, от мамы – 11, от Леночки – 2, а от Нины Орловой – 19.

Писать чаще не о чем, мы всё идем и идем, каждая ночь – на новом месте. Следующее письмо, вероятно, будет из Латвии. За нами следите по газетам.

Таська, недалек тот день, когда у нас во дворе будет сплошной цветник. Это точно! Мы воюем, а вы страдаете! Но терпеть осталось недолго.

19.07.44

В 6 утра начался бой.

Первая черта – нейтральная зона, ее мы перешли после мощной артиллерийской подготовки. Интересное чувство: стоять на земле, по которой за 1–2 часа до тебя ходил и властвовал немец.

Опять все кругом в огне, мы проходим горящими селами, весь воздух пропитан дымом. Тут нас встречают не так, как зимой, – чем ближе к границе, тем это заметней. Были и слезы, и радость, хотя мы уже видели людей, которые не подходили к нам, а смотрели издали, не выражая ничего.

Вторая черта – она ничем не отмечена, это наша старая советская граница. Мы прошли её быстро, без задержки, только видели издали противотанковые заграждения. Сзади остался маленький зелёный Себеж, последний русский город на нашем пути.

Латвия – это третья черта. С нашей стороны всё горит, дым стелется на десятки километров, скот угнан или застрелен. А у них – цветущие сёла, мирное население и много скота. Это – политика. Это сделано немцами для того, чтобы восстановить население против нас, если мы будем его обижать. А ведь последние сёла Калининской области жгли исключительно латыши, так приказали им немцы. Мы шли и мечтали за это отомстить Латвии! Что теперь делать?

20.07.44

Тасенька, здесь всё другое: нет диких лесов, нет таких деревень, как у нас, лес – густые берёзовые рощи, разбросанные среди полей, прекрасные шоссейные дороги, красивые хутора по одному, по два домика, кругом пасутся стада и трудятся люди.