Карантин

Потом пообнимались с нашими берёзами. У нас и здесь завелись наши берёзки для обнимания. Удивительные деревья! Постоишь с ними в обнимку – и сразу тонус повышается: легче дышать, сердце перестаёт болеть. Очень энергетические существа!

Потом, вооружившись прутиками, искали под ворохами листвы у корней берёзы какую-нибудь жизнь. Ксюше хотелось увидеть хотя бы одного муравья! Но – увы!… Все муравьи улеглись уже на зимовку, как видно. Ни одной муравьиной души в округе! Но зато увидели крошечную многоножку, она очень трогательно затискивала под берёзовую кору своё нежное тельце, скрываясь от холода. И микроскопическую мушку видели, разгуливающую по березовой коре. Больше никого не видели. Только несколько мужчин прошли мимо нашего корпуса, местные работники. Пронеслось несколько “скорых”. Из корпуса вышла в садик дежурный врач, закурила, посмотрела на небо, которое вдруг посуровело, нахмурилось и сказала: “Сейчас снег пойдёт”. – “Неужели?” – “А вы разве не видите?” – и ушла в корпус.

Наша кленовая аллея полыхала во всём своём великолепии… Каждый клён – как огненный шатёр… “Как наш цирк-шапито!” – сказала Ксюша. Ах, цирк-шапито! Без нас покажут последнее представление, и летний сезон закончится…

Мы бродили под клёнами, подбрасывая ногами листья, я подхватывала Ксюню и кружила её до нашего общего головокружения… Мы вели беседу о слизнячках и муравьях, обнимались с берёзками, – и вдруг мир посерел и стало как-то тревожно. Налетел ветер и стал срывать с клёнов листья целыми охапками и сбрасывать их на землю в каком-то отчаянье… Листва валилась на нас целыми пластами… Это было как сход снежных лавин в горах. Клёны сбрасывали с себя свою нестерпимую красоту, всю эту пышность и блеск, и позолоту – и на глазах редели, печально обнажаясь… В мире, в природе стало нестерпимо грустно.

Лето кончилось. Ещё одно лето жизни…

То здесь, то там в чаще больничного парка мелькала пятнистая форма омоновцев, которые старательно отлавливали несуществующих нарушителей режима.

Карантин. Привезли новую партию “контактных” – и карантин продлён. Вчера на прогулке видели посетителей, проникающих всяческими неправдами на нашу “зачумленную” территорию – и омоновцев с резиновыми дубинками, сопровождающих бедных мам с передачками к воротам. Слышали грозное: “Вы каким макаром сюда проникли?!” Но сегодня – никого…

Но наш папочка к нам всё-таки проник! Хотя мы уже и не надеялись, и даже впали в тоску от ожидания. С самого утра ждали папу и только в пол-шестого вечера услышали под окном долгожданное: “Ксюнечка!” Даже не поверили своим ушам.

Папочка, как и в прошлый раз, был в докторском халате и потому омоновцы его не остановили. Я тихонько прошмыгнула в коридор и открыла все замки. К счастью, никто не заметил. (Потом-то заметили, конечно: за стеклянными дверями не скроешься). Но все медсёстры и нянечки сделали вид, что ничего не видят. А дежурный врач на вечернем обходе к нам не зашёл – пронесло!

Три часа общались с папочкой. Ой, как это здорово! Показали ему наши аппликации, нашего Пингвина и нашего львёнка Лёвушку. Папа был в восторге. Ещё бы! Ведь наш Лёвушка умеет стоять на четырёх лапах, на трёх, и даже на двух! И вертеться на хвосте (с нашей помощью, конечно). И сидеть. И лежать, подложив одну лапу под щёку. Это – самое трогательное. Ну, и, конечно, он умеет расчёсывать свою гриву.

Ещё папе понравилась новая Ксюшина картина, которая называется “Подводный мир и окно в него”. В картине… прорезано натуральное окошко! А какие удивительные рыбы под водой!… А какой песчаный замок на берегу! И такое ласковое румяное солнышко…

Ксюша – настоящий художник. Главное – она умеет передать свой подводный мир: свой внутренний непостижимый, загадочный мир…

Нет, это не девочка-болтушка. Эта девочка – мыслитель, чувствователь, созерцатель. Её привязанности порой странны и непонятны. Как, например, эта нежнейшая любовь к слизнячкам. Обожание трухлявых, почерневших листьев. Вот, она собирает букет кленовых листьев… – нет, не самые яркие и свежие она выбирает, а самые (на мой взгляд) никудышные (но я ей, конечно, про это не говорю, а только удивляюсь про себя: почему именно эти?) А она восхищается ними! – тёмными, пятнистыми, почти рассыпающимися… ПОЧЕМУ??? Что за странность такая? Умом – не постичь. Остаётся принимать эту девочку со всеми её странностями и загадками – такой, как она есть, ЦЕЛИКОМ, во всей её нераздельной полноте.

А что, собственно, здесь непонятно и странно? Люблю же я эту старенькую горбатенькую нянечку, которая моет коридор в нашем отделении. Как увижу её сгорбленную спину, её махонькую высохшую фигурку, – так сердце щемит… Кто-то мне скажет: “Это не любовь – это жалость”. Но жалость – это ведь тоже род любви.

Вот и Ксюнечка жалеет эти страшненькие, никому не нужные листья, которыми никто, кроме неё, не восхищается.

17 октября 94 года, понедельник.

28-й день в больнице. Лунный месяц. 10-й день карантина. Его не отменяют, а только ужесточают. Но Антон всё же проник к нам и сегодня. В белом врачебном халате, он спокойно прошёл мимо омоновцев, и они его не только не остановили, но даже не спросили пропуск.

Ксюнечка нарисовала нашу прогулку по кленовой аллее при солнце, луне и звёздах…

Сейчас полдвенадцатого ночи. Горит свеча, я устроилась уютно с дневничком, уложив Ксюню и спев ей “Про сон”. Она так славно улеглась…

Но стоило мне зажечь свечу, как она тут же вскочила, бодрая и весёлая, и заявила, что “хочет поучаствовать”. И тут же принялась рисовать в эту тетрадь нашу прогулку. А теперь, когда я всё же завладела тетрадью, рисует в альбом рисунок под названием: “На нас набросились собаки”.

Действительно, здесь, в больничном дворе, столько собак!… У каждого корпуса – своя стая. Куда ни пойдёшь – они на тебя выскакивают: или собаки, или омоновцы. Но собаки всё же агрессивнее! Они ревниво охраняют свои территории и без конца выясняют между собой отношения. Чаще всего это происходит на нашем лужке, который мы облюбовали для зоо-и ботанических наблюдений. Увы! Нам пришлось оттуда сматываться сегодня, так как там разыгралась такая собачья коррида! Ужас…

Глубокая ночь. Часы остановились. Свечка моя догорает… Ксюнечка посапывает в обнимку с Пингвином… Опять полная луна смотрит в наше окно – как в первую нашу ночь в больнице.

Карантин… Что такое карантин? Это когда никуда не идёшь, не спешишь, не суетишься, время замедлило свой ход – и есть, наконец, возможность вспомнить обо всех, и покаяться перед всеми, и почувствовать, как любишь тех, о ком вроде бы давно и навсегда забыла…

А ведь только и нужно, что встать утром перед Богом и попросить Его обо всех, кого любишь.

Какая же это великая сила – молитва! Как остро я ощутила это здесь, в больнице. Постоянно чувствую, что я с детьми – в чудодейственном кольце молитв. Все наши друзья молятся за моих детей, и мы с Гавром, и святые молятся, к которым я обращаюсь, и Богородица…

И Господь отвёл беду. То, как мои дети вышли из дифтерии – это чудо.

Только молитвами были спасены.

Вторая больничная тетрадь

Больше Ксюша своё горло врачам не показывает. Потому что в какой-то момент (через три недели ежедневных осмотров) она (где-то внутри себя) решила: “Хватит!” И больше рта не открыла. Во время утренних обходов она, крепко сжав губы, угрожающе скрипит зубами внутри закрытого рта…

Мы живём удивительно тихо и мирно.

Но творческие споры достигают большого накала! Я тут вышивала Клоуна на салфетке… Так мы чуть не до слёз спорили: какого цвета должен быть у Клоуна шарик?